Черное танго

С самого начала процесса Леа не переставала себя спрашивать, не попала ли она на сборище умалишенных или на представление бездарной бульварной пьесы с криминальным сюжетом. Все, что там развертывалось, вплоть до перечисления совершенных зверств, ей казалось одним большим балаганом, а актеры, в нем занятые, были настолько посредственны и жалки, что не верилось, как они могли справляться с ролями, отведенными им главным постановщиком по имени Адольф Гитлер. Всего двое или трое из всех оставались на высоте положения. Лучше и значительнее других выглядел один только Геринг. Чувствовалось, что ему доставляло удовольствие покрасоваться у всех на виду. Леа все время твердила себе: как такие заурядные люди чуть было не установили господство над всем миром? Проведенные тесты свидетельствовали, что умственные способности большинства подсудимых были ниже среднего уровня. Как в таком случае объяснить, почему немецкий народ в целом воспринял их идеологию? Нечто вроде подсказки она нашла во вступительной речи прокурора Джексона, который сказал в день открытия процесса: «Хотелось бы подчеркнуть также, что мы не намерены возлагать вину на весь немецкий народ. Мы знаем, что нацистская партия пришла к власти не в результате волеизъявления большинства немецких избирателей, а вследствие захвата власти с помощью губительного альянса самых остервенелых нацистских революционеров, оголтелых реакционеров и наиболее агрессивных германских милитаристов. Если бы немецкий народ по своей воле воспринял нацистскую программу, то гитлеровской партии не понадобились бы ни штурмовики вначале, ни концентрационные лагеря и гестапо позднее. Эти последние были созданы сразу же после установления нацистами контроля над германским государством. И только после того, как эти преступные нововведения показали, чего от них можно ожидать в Германии, их переняли кое-где за границей. Немецкий народ должен знать, что отныне народ Соединенных Штатов не испытывает по отношению к нему ни страха, ни ненависти, хотя нельзя не признать, что именно от немцев мы узнали, что такое ужасы современной войны».

Леа была не согласна с этим высказыванием. Она сама и многие другие вместе с ней были убеждены, что вся Германия несла ответственность за преступления, в которых теперь обвинялись перед судом только некоторые из представителей немецкого народа.

Пройдя в кафетерий Дворца правосудия, Леа решила выпить рюмку коньяка, чтобы унять негодование. «Это уже слишком, — говорила она себе, — сегодня же вечером отправлю мадам де Пейеримоф телеграмму с просьбой об отставке». В кафетерии беспрерывно звучала негромкая музыка, и даже это действовало Леа на нервы. Неужели организаторы процесса воображают, что при помощи музыки можно смягчить всех присутствующих в зале суда, переводчиков и рядовых военной полиции, умерить взрывы ненависти к главным военным преступникам при заслушивании показаний палачей и их жертв?

Многие вообще не понимали, зачем понадобился такой процесс. «Слишком много чести для подобных мерзавцев!» — говорили они. Ведь абсолютно ясно, что все они виновны. И русские, и американцы, и англичане, и французы были на этот счет одного мнения. А если так, то, какие еще нужны доказательства, чтобы повесить или расстрелять преступников?! Так думала и Леа. Процесс может только подхлестнуть ненависть побежденных. Ничто не может снять с Германии в целом ответственность за преднамеренное истребление миллионов евреев, цыган, русских, коммунистов, бойцов Сопротивления, женщин и детей, за заранее запланированный геноцид! Как можно думать, что подобные преступления могли совершаться без пособничества всего немецкого народа?!

— Один коньяк, пожалуйста! — произнес по-английски женский голос.