Черное воскресенье

Кабаков сидел на свернутом в бухту садовом шланге и трясся от холода. Сквозняк пронизывал кладовку для инструментов на самом верху старого склада, стены побелели от инея. Но из кладовки был хорошо виден дом напротив, в котором жил Музи, зато Кабакова видеть не мог никто. Человек, сидевший с сонным видом у бокового окна кладовки, не сводя глаз с улицы, снял обертку с плитки шоколада и принялся откусывать по кусочку. Холодный шоколад отламывался с негромким щелканьем. Все трое членов оперативно-тактической группы приехали из Вашингтона на взятом напрокат «универсале», как только их вызвал по телефону Кабаков.

Проделать тяжелый пятичасовой переезд на машине по магистральному шоссе было необходимо, потому что при просвечивании в аэропорту багаж группы неминуемо вызвал бы неутолимое любопытство окружающих: автоматы, снайперские винтовки, гранаты. Второй член группы расположился на крыше дома на противоположной стороне улицы, в начале квартала. Третий, вместе с Мошевским, ждал в конторе Музи.

Сонный израильтянин у окна предложил Кабакову шоколад. Кабаков отрицательно покачал головой и продолжал рассматривать улицу в бинокль. Он сидел у чуть приоткрытой двери кладовки, выставив бинокль в щель. Кабакову пришло в голову, что, может, он напрасно не сообщил Корли и другим представителям американских властей о Музи и Мадонне. Он фыркнул: разумеется, не напрасно. В лучшем случае американцы разрешили бы ему поговорить с Музи где-нибудь в приемной полицейского участка, да еще в присутствии адвоката. А так он поговорит с Музи в более благоприятной обстановке — если арабы не успели его прикончить.

Музи жил на уютной, обсаженной деревьями улице, в Бруклине, в респектабельном районе Коббл-Хилл. В кирпичном особняке было всего четыре квартиры, и Музи занимал самую большую, на первом этаже. Единственное парадное выходило на улицу, и Кабаков не сомневался, что Музи воспользуется именно этим входом, если вообще появится. Судя по неимоверного размера одежде в его шкафу, он слишком толст, чтобы пытаться проникнуть в дом через окно.

Кабаков надеялся, что сможет завершить все это дело очень быстро, если Музи наведет его на след взрывчатки. Когда все будет кончено, он сообщит Корли. Он взглянул на часы: семь тридцать утра. Воспаленные от бессонницы глаза болели. Если Музи не явится сегодня днем, надо будет организовать слежку, подменяя друг друга, так чтобы у членов группы оставалось время на сон. Кабаков снова и снова убеждал себя: Музи обязательно явится. Паспорта импортера — три, и все на разные имена и фамилии — лежали сейчас в нагрудном кармане у Кабакова. Он обнаружил их, когда в спешке обыскивал спальню Музи. Он предпочел бы ждать его в квартире, но был уверен, что наибольшая опасность грозит арабу именно на улице, и хотел иметь возможность его прикрыть.

Еще раз он оглядел в бинокль окна на противоположной стороне. В одном из многоквартирных домов, слева от особняка, вдруг зажглось окошко. Кабаков весь подобрался. К окну подошла женщина в комбинации. Когда она отошла, Кабаков разглядел за ней ребенка, сидевшего у кухонного стола.

Несколько человек, явно спешивших на пригородные автобусы, появились на тротуарах, бледные и заспанные. Они торопливо шагали в сторону остановки на Пасифик-стрит, в квартале отсюда. Кабаков пролистал паспорта, снова, в сотый раз, вглядываясь в круглую физиономию Музи. Ноги у него затекли, и он встал, чтобы немного размяться. Походная рация на полу у его ног вдруг издала негромкий треск.

— Джерри Димплз. Парадное вашего поста. Человек с ключами.

— Понял, Димплз, — ответил Кабаков в микрофон.

Если все в порядке, то скорее всего это сменщик сторожа, ночь напролет прохрапевшего на первом этаже склада. Минуту спустя рация снова фыркнула, и тот, кто дежурил на крыше в конце квартала, подтвердил, что ночной сторож уходит со склада. Сторож перешел на другую сторону улицы, оказавшись в поле зрения Кабакова, и зашагал к автобусной остановке.

Кабаков снова повернулся к двери — наблюдать за окнами. Когда он глянул в сторону остановки, там стоял огромный зеленый городской автобус. Из его дверей высыпала группка уборщиц. Они медленно пошли по улице — плотные пожилые женщины с хозяйственными сумками в руках. У многих из них были славянские лица, как у самого Кабакова. Они напомнили ему женщин, живших по соседству в годы его раннего детства. Кабаков следил за ними в бинокль. Группка таяла: женщины одна за другой исчезали в дверях домов, где та или иная работала. Вот они приблизились к дому Музи, и одна из них, очень толстая, шедшая посередине, свернула на дорожку к парадному. Под мышкой у нее был зонтик, в каждой руке — хозяйственная сумка. Кабаков навел на нее бинокль. Что-то тут не так. Туфли! Большого размера, дорогие, из кордовской цветной кожи. А на одной толщенной щиколотке — свежий порез. Бритвой!

— Димплз Джерри, — произнес Кабаков в микрофон, — я думаю, толстая женщина — Музи. Иду в дом. Прикрой улицу.

Кабаков отложил в сторону винтовку и взял из угла кладовой молоток-гвоздодер.