Черного нет и не будет

А потом она перестает принимать гостей, отменяет гулянки, и из себя ее выводит любая мелочь; Фрида выкрикивает в лицо своему alter всю обиду, не скрывая отчаяния. Она не хочет больше быть ни его нянькой, ни его помощницей, у них нет денег, и у них нет друзей, она бесится, что Коммунистическая партия для него – словно мать, которой постоянно нужно что-то доказывать; по ее мнению, это нездорово, жестоко, эгоистично и несправедливо. А еще он никогда не хотел от нее детей. Вдруг Диего берет на себя всю ответственность, он готов слушать, он хватает ее и грубо занимается с ней любовью, потом куда-то исчезает и больше не видится с Фридой. Ее смущает не то, что он овладевает ею, а то, что муж потом пропадает. На других сношениях. Другие рты, другие губы, другие ноги. Она человек широких взглядов, секс ставит на свое законное непознаваемое место – обмен стонами, обмен стараниями, – но Фрида не всегда может без боли в своем маленьком сердце представить себе целую очередь, беспросветный коридор расставленных ног. «Нет, Диего, не моя вина, что мы уехали из США». «Нет, твои картины – не хлам».

А я, Диего? Как же я?

Быть озлобленной, тявкать, спорить – прямая дорога к расставанию. Фрида хочет, чтобы Диего любил ее, потому что она привносит в его жизнь краски. Отсутствие веры – вот что это для нее. Больше не верить в Диего – это отречение от веры, пугающий миг метафизического сомнения. Заключить пари и верить в Диего – значит сыграть на расстроенной арфе Паскаля. Нет никаких доказательств существования божества, которому она поклоняется. Но Фрида верит. Делайте ставки, и давайте заключим пари – на этом и закончим.

Фрида не написала ни одной картины, ей не до этого, она не осознаёт, что даже перестала работать: свою живопись, живопись-пристанище, она никогда не считала работой. Все ее мысли о Диего, она живет надеждой, что он перестанет сердиться; когда у нее на душе очень плохо, она ищет его, убегает к нему, целует его, трогает, закутывается в живот; но чем хуже чувствует себя Диего, тем больше кажется, что Фрида его донимает и изнуряет. Какая дистанция между ними должна быть?

Их дома и так соединяет всего лишь мостик.

Бледно-желтый

Светлый оттенок желтого, на который осел иней.

Петляя по кварталам города, Фрида намного чаще стала приходить к родителям. Все продумано, Диего ничего не замечает. Ей не хочется хоть на миг уйти от него чуть дальше; нет, убегая, она в глубине души надеется, что во время ее отсутствия недовольный великан ощутит прилив нежности. А пока эти двое под одной крышей, они, вскочив на ноги, обмениваются проклятиями: «Вот потеряешь меня, однажды потеряешь и будешь страдать!» Но партнер знает, что они будут вместе.

В доме, что построил отец незадолго до ее рождения и где Фрида появилась на свет, она нашла убежище.

Фрида только-только покрасила дом в синий. В синий яркий и солнечный. В синий, что выбрала сразу, – в нем она найдет все нежности и все моря. Еще этот цвет защищает от сглаза. Овдовевший отец живет в доме с Кристиной и двумя ее детьми, Изольдой и Антонио, – Фрида в племянниках души не чает и балует их, будто это ее собственные дети. Кристину, младшую сестру Фриды, – их принимают за близняшек – муж-зверь бросил сразу после рождения второго ребенка и растворился в тумане. Кристина, впускающая Фриду к себе, сама не понаслышке знает о прожигающей боли любви, сестра, причесывающая ее, стирающая платья, готовящая поесть, разделяющая с ней тепло двух детей; сестра – родственная душа.

Снова начала болеть правая нога. Каждый шаг для Фриды – мучение. Врачи подумывают ампутировать стопу, хотя бы несколько пальцев, – невзначай сказали они, будто речь идет о засыхающем дереве, с которого надо бы срезать последние плоды.

Переговоры с врачами ведет Кристина – Фрида и слышать ничего не желает.

– Фрида, чтобы сделать операцию, тебе надо месяц не ходить. Всего месяц.

– Похоже, вы все только спите и видите, как закрыть меня в больнице! Ты, папа, Диего! Вы хотите заживо меня похоронить!

– Фрида, все будет так, как решишь ты. Всегда так было.

– Кристи, что несноснее? То, что я страдаю, или то, что вам всем приходится смотреть, как я разыгрываю страдания? Кому хуже?!

– Ты неправа. Я же помочь тебе пытаюсь.

– А Диего? Я не видела его неделю. Думаешь, он придет ко мне в больницу? Нет. Потому что он снова принялся писать. И я не против, если муж нашел две-три помощницы, чтобы в перерывах их трахать.

– Фрида, я видела его вчера. Как ты и просила, помогла навести порядок в мастерской. Только о тебе и говорил. Выглядит потерянным. Я рассказала, что тебя снова мучают боли. Он спрашивал, а работаешь ли ты, рисуешь ли.

– Боже, Кристи, как, по-твоему, мне работать? У меня даже ногти болят. У меня болят волосы, веки, у меня болят пальцы, мне больно дышать!

Фриде двадцать семь лет, и ее переполняет чувство, что за свою жизнь она так ничего и не сделала, совсем ничего.

И к пальцам на ногах она не дает притронуться.