Чернокнижник

– А я вас предупреждал, что надо рукописи Сапожникова дать ход. Представляете, сколько бы нам отвалили за то, что сейчас не представляет никакого интереса?

– Я не поверил. Разве в это можно поверить?

– Ещё осталась информация о Варшавском договоре.

– Я уже доложил наверх.

– Ну и что?

– Ничего. Они не верят.

– Нет пророка в своём отечестве, – грустно ухмыльнулся Мишель.

– Какой же он свой?

– Когда он в России своим был, его оттуда выгнали, потому что не верили, а теперь мы ему не верим, стало быть, он у нас своим стал.

– Ты, вот, что, – сказал полковник, разливая остаток коньяка по фужерам, – ничего ему не говори, пусть пишет. Когда с Варшавским договором случится, они сами к нам прибегут. Мы тогда такой гонорар с них потребуем, на всю оставшуюся жизнь хватит!

Полковник ударил своим фужером о фужер Мишеля и допил остатки коньяка.

Мишель последовал примеру своего начальника. Когда спиртное было выпито, он с удивлением посмотрел на бутылку, а потом на своего шефа.

– Господин полковник, мы с вами целую бутылку выпили, а у меня ни в одном глазу.

– У меня тоже, – удивился полковник.

– Я, кажется, начинаю понимать, почему русские могут очень много пить.

– Почему?

– Они всегда находятся в состоянии стресса, как мы сейчас, вот поэтому и не пьянеют.

– А ведь ты прав, – согласился полковник, – давай проверим твою теорию.

– Каким образом?

– Ты сейчас спокоен? – спросил полковник.

– Спокоен.

– Тогда сделаем так: ты достаёшь ещё одну бутылку коньяка, и мы выпиваем её.

– И что тогда?

– Тогда, если алкоголь подействует на нас, значит, твоя теория верна.

Что касается Петра Сапожникова, то его не интересовал вопрос воздействия алкоголя на организм человека, находящегося в стрессовой ситуации. Его сейчас вообще ничего не интересовало. Почувствовав, что он нужен людям, что его труд, труд писателя, востребован, он окунался в создаваемые им самим причудливые сюжеты, то проваливаясь в далёкое прошлое, то взлетая в будущее. Единственное, что было неподвластно писателю, так это настоящее.

Вот сознание художника оказалось в Кремле, вот он видит, как генсек пытается вытянуть огромную страну из экономической ямы, в которой она оказалась. Он видит, как руководитель страны сидит в кабинете и беседует со своим соратником.

– Александр Николаевич, – говорит генсек, – ну почему народ так инертен? Почему наша перестройка забуксовала? Мы же хотим дать людям свободу!

– А она нужна ему?

– Кому?

– Народу.

– Ты хочешь сказать, что народу не нужна свобода?

– Нет.

– Почему?

– Потому что наш народ состоит из рабов.

Однако разве мнение одного человека может оказаться препятствием в таком важном деле, как государственное устройство? Хотя Александр Николаевич, конечно, прав: народ сам ничего решать не хочет, он ждёт, чтобы за него всё решили и сделали другие. Именно поэтому генсек унижается перед Западом, именно поэтому во всём уступает ему, именно поэтому ходит по всему миру с протянутой рукой, прося в долг. Именно потому, что всё зависит от него, а не от народа. От рабов вообще ничего не зависит. Генсек понимает, что выход из экономического кризиса – не самое главное в его деятельности. Главное – это превратить рабов в свободных людей. Именно для этого создан съезд народных депутатов СССР, именно для этого он, генеральный секретарь ЦК КПСС, становится первым президентом Советского Союза. Но доверять народу страшно. Всё-таки они ещё рабы. Генсека президентом избирает не народ, а съезд народных депутатов, который полностью подчинён его воле, воле генерального секретаря ЦК КПСС.

Заседание первого съезда народных депутатов транслируется по телевидению. Эта передача сразу стала самой любимой для народа. Предприятия, которые и так-то еле теплились, останавливались совсем, когда транслировался съезд. Правы были древние, говоря, что для управления массами нужно много хлеба и зрелищ. При таком зрелище, как съезд, хлеба не нужно было вовсе. Депутаты, поняв, что вот так просто, без всякого разрешения, можно подойти к самой главной трибуне государства и говорить всё, что придёт в голову, не опасаясь, что тебя посадят в тюрьму или отправят в психушку, и при этом всё это будет показано на весь мир, оттягивались, что называется, на полную катушку. При этом было совершенно неважно, что говорить. Важно было как можно дольше пробыть на трибуне, по крайней мере, дольше, чем предшествующий оратор. А что касается смысла сказанного, так не всё ли равно, ведь в стране объявлена гласность и плюрализм.

– Смотрите, смотрите, – тыкали зрители пальцами в экран телевизора, – это же академик Сахаров!

– Тот, который атомную бомбу изобрёл?

– Атомную бомбу Курчатов изобрёл, – отвечал кто-то, – а он водородную изобрёл.

– Ерунду вы говорите. Атомную бомбу наши у американцев украли, а те, в свою очередь, у немцев.

– Не знаете, так не говорите! Её французы сделали – супруги Кюри. Сделали, облучились и померли, вот она у американцев и оказалась!

– Да хватит вам болтать, дайте академика послушать!

– Ой, какие мы умные! Можно подумать, понятно, что академик говорит!

– Он про права человека говорит.