Чернокнижник Молчанов

Он был теперь похож на большого ребенка и таким именно и казался Молчанову в своей шелковой из малинового шелка рубахи и в голубом полукафтанье.

Молчанов ударил ладонью по эфесу рапиры и возвысил голос:

— Где боярин?

На его бледном, худом лице выступил слабый румянец, тонкие губы скривились.

— Ну? — произнес он, сдвигая брови, и повел глазами по комнате. — Проводите меня к нему.

И быстро повернул голову в сторону одной из дверей, потому что эту дверь отворял кто-то.

Того, кто отворял ее, не было видно, — видны были только пальцы руки, ее отворявшей и державшейся за её край немного повыше ручки.

Дверь отворилась тихо, и тихо вошла та самая старая мамка, что рассказывала коровнице, как трудно бывает иногда душе расставаться с телом…

Голова у неё была повязана черным платком. На плечи был накинут тоже черный платок, спускавшийся с плеч почти до полу.

Войдя, она низко поклонилась всем, кто был в комнате, кроме Молчанова.

К Молчанову она стала спиной.

— Чего испужался? — заговорила она и закачала головой. — Диви бы что, а то… тьфу!..

И, нагнув голову немного вниз и немного вбок, сделала вид, будто плюнула назад в ту сторону, где стоял Молчанов, не поворачиваясь к нему, а только поглядев себе подмышку.

Если бы она действительно плюнула, то и плевок бы пришелся ей тоже подмышку.

Она обращалась к тому молодому человеку, с которым говорил Молчанов…

Она продолжала:

— А человек приехал, надо сказать… Эх, ты, погляжу я на тебя!.. Какой ты будешь, приказный али воин?

Тут она повернулась к Молчанову. Она ему сказала:

— Здравствуй, и ты.

Но опять ему не поклонилась, а, наоборот, выпрямила стан и запрокинула голову. Длинный её платок при этом нижним краем совсем лег на пол.

Ростом она была маленькая и смотрела на Молчанова снизу-вверх.

— Ты за мной, что-ль, пигалица? — сказал Молчанов. — Здравствуй, бабка!

Глава IV.

Боярин лежал в небольшой комнатке с оштукатуренными стенами.

На стенах масляными красками были нарисованы цветы в вазах, а на потолке, выкрашенном в синий цвет, были изображены серебром и золотом луна и звезды.

Расписывал комнатку суздальский мастер, хотя и не монах, а носивший монашеский подрясник. И хотя цветы в вазах и небо с луной и звездами были бесспорно свеженький сюжет, — было в них что-то такое, что сразу напоминало об иконах. Витал в этой комнате дух какой-то неуловимый, оставленный здесь этим человеком в подряснике, напевавшим духовные песни, когда тщательно тоненькой кисточкой он выписывал выведенные по циркулю желтые лепестки цветов и жилки на листьях, расположенных симметрично на прямых, как стрелки, стеблях.

Он, этот мастер, словно вписал в стены эти свои стихиры духовные, и они веяли как неслышный ветер среди этих цветов, подобных которым не найдешь ни в лесу, ни в поле и нигде на земле.

Боярину недаром говорили другие бояре, у него здесь бывшие:

— У тебя как в раю.

Когда боярин захворал и недужилось ему все больше и больше, он стал видеть во сне как раз такие цветы, только не в вазах, а растущие на какой-то розовато-желтой земле.

И от цветов шел видимый аромат, вроде кадильного дыма, и аромат этот очень напоминал запах кипариса и был приятного голубого цвета.

Цветы не колыхались от ветра, а стояли прямо, как свечи.

И откуда-то сверху, где медленно двигались в сияющей синеве звезды, луна, и солнце, слышалось пение…

Но нельзя было разобрать, что пели, как ни прислушивайся, потому что пели по-особенному, как не поют на земле…

И будто идет боярин между этих цветов, благоухающих кипарисом, и вдруг — перед ним железная дверь. Иногда— дверь, иногда — гора, а то — пропасть…

И выходит откуда-то скелет и щелкает на боярина зубами.

Нет у этого скелета тела, — одни кости. Нет у него ни языка, ни гортани. Но, протягивая к боярину руки, он двигает челюстями, и там у него в, безъязычном рту вспыхивают как огонь, когда ударить огнивом о кремень, слова, которые боярин не слышит, а видит каким-то непонятным образом.

И слова эти жгут его, обвиваясь вокруг ног как огненные цепи, впиваясь в тело как огненные иглы, проникают в его жилы и разливаются по всему телу.

Говорит скелет:

— Дождался-таки, я тебя! Думаешь, отступлюсь! Нет, не отступлюсь. И ни от кого из вас не отступлюсь. Вы забыли, должно быть, что вы все будете когда-нибудь там, куда нас спихнули! Ты думаешь, мало нас! Хочешь, покажу!..

— Не надо! — кричит боярин. — Да воскреснет Бог!

Он просыпался всегда, когда ему удавалось крикнуть это, но за последнее время это становилось все труднее… Словно у него пропадала понемногу способность выражаться языком.

И этого он боялся.

Он боялся, что у него отнимется язык, во сне ли, на яву ли — все равно.

Тогда, значить, смерть… Они все придут. Все, которые там…

И он послал за Молчановым.

На Москве Молчанов был известен не только как человек, занимающийся ведовством, но и как лекарь.

Некоторые называли его «магиком», хотя значение этого слова и было не всем и не совсем ясно.

В ожидании Молчанова боярин велел зажечь перед иконами во всем доме лампады, а из своей комнаты иконы велел вынести.