Чернокнижник (сборник)

У двери, где безмолвствовали мои спутники, лежали в виде небольшой штабели дров то головами, то ногами наружу детские трупики.

Дочь взяла один из них за ножку и изумилась его легкости. Потом слегка постучала им о косяк входа: — «совсем как вобла!..» — сказала.

Над нами послышался слабый и глухой гул — будто гроза начиналась в отдалении.

— Трамвай прошел!.. — проронил ксендз. — Мы ведь под улицами города!

Немного погодя донесся новый, но уже совсем чуть слышный звук.

— Не труба ли архангела?.. — сказал я.

— Экипаж… — отозвался ксендз.

Снова наступила действительно могильная тишина…

Мы бросили последний взгляд на мертвецов и оставили их ждать наступления Страшного Суда…

Новгород, 1912 г.

Загадочное имение

В четырнадцати верстах от Туккума находится — выражаясь по-современному — «центр» имения Пленен.

Огромный, коричневый одноэтажный дом с высочайшей черепичной кровлей затаился на холме среди вековых лип и кленов. В доме — по-местному, в замке — двадцать обширных высоких комнат; он имел когда-то башню, но теперь ее нет; с балкона виднеется близкое озеро, дальше горизонт темной тучей закрывают леса.

Во дворе шумит мощный дуб — предание говорит, будто его посадила императрица Елизавета; неподалеку на высокой горе находится каменный фундамент: там находилась беседка, в которой Елизавета любила сиживать и любоваться видом на море и окрестности, изобилующие озерами; гора по сей день слывет под ее именем.

Кто был владелец Пленена в ее дни — мне не удалось узнать; местные жители помнят только баронов Корфов да отца нынешнего владельца, г. Э. Гиля. Но внимание, с которым относились к каждому слову Елизаветы, сохранилось в памяти людей и рассказывают, что однажды она выразила сожаление, что из дома не видно моря.

На другое утро, когда она вышла на террасу — перед ней синело море: в одну ночь в лесу была сделана широкая просека в три версты длиной.

Есть основание предполагать, что Елизавета Петровна проживала в Пленене не вполне добровольно и еще в бытность свою цесаревной: суровая императрица Анна Иоанновна остерегалась оставлять без надзора свою опасную кузину в Петербурге и во время своих отлучек из столицы предпочитала иметь ее поблизости от себя.

В трех верстах от Пленена, за песчаными дюнами, ухоронился на берегу моря маленький рыбачий поселок — Плен-цен. Впечатление он производит странное: между почернелыми хибарками разбросаны сизые деревянные помещичьи дома с белыми колоннами; на всполье, за деревушкой, видны какие-то многочисленные строения — все почернелое от времени, полуразрушенное, без дверей, без окон… это жалкие остатки плененского курорта, именовавшегося «баронским».

Отцы местных старожилов помнили, как по песчаным, пустынным теперь лесным дорогам к морю тянулись громадные дормезы, запряженные четвериками и шестериками с лакеями на запятках; в мертвых теперь домах размещались приезжие, на пляже и в саду гремели собственные оркестры музыки, танцевали и забавлялись нарядные гости.

Теперь только ветер шумит вдоль этих дорог и в домах с выбитыми окнами…

В «замке» ничего из обстановки не сохранилось; уцелели только названия некоторых комнат — классная, боскетная… большой зал пуст совершенно; во многих комнатах протекают потолки.

Существует предание, будто где-то в земле под полом или в какой-то из стен таится огромный клад; в числе драгоценностей его называют множество платиновых монет.

Платиновые монеты в три, шесть и двенадцать рублей чеканились на Руси во дни императора Николая I с 1828 по 1845 год и известны немногим, и упоминание о них легендой является косвенным свидетельством в ее пользу.

Как полагается, клад охраняет привидение, блуждающее по дому в халате и в туфлях; зарыт или замурован клад был, по словам той же легенды, во время чумы.

Вдоль всего дома тянутся две анфилады комнат. Они заставляют вспоминать и думать.

Сквозь качающуюся листву кленов со стороны двора глядит солнце — будто чьи-то тени то появляются, то исчезают в отдалении; в доме нет ни души, кроме меня с женой…

В гостиной стоит у стены старинное фортепьяно. Если тронешь пожелтелую клавишу, звенящий стон, не то зов, жалобно пронижет комнаты…

Посредине всего дома проходит просторный и сумрачный коридор с кирпичным полом.

Любезный и гостеприимный владелец имения, г. Э. Гиль, доставил нас в него, вселил и в тот же вечер укатил обратно в Ригу, а я с женой на целый месяц превратились в самых настоящих Робинзонов, отрезанных от всего мира.

По ночам слышались шорохи; чуть позванивала стеклянная посуда — будто чьи-то руки осторожно касались стаканов-баккара; в дождь протекала во многих комнатах крыша; щелкали об пол просачивавшиеся капли. В глубокой темноте за окнами шумели липы и яблони. Спали мы с револьверами под подушкой, но зато как хорошо работалось и думалось в таком уединении!

А через месяц старый дом ожил и зашумел по-былому: приехала семья владельца, потом семья наших друзей, всюду раздался говор и смех, под руками Галочки Зенец по вечерам стал старчески петь серенады Шуберта дряхлый рояль…