Чернокнижники

11. Уве Джонсон. «Юбилеи». (Все тома, на вид как новые.)

12. Вольфганг Хильдесхеймер. «Марбо». (В пластиковой пленке.)

13. Томас Бернгард. «Стереть из памяти». (В книжном футляре.)

14. Бото Штраус. «Сестра Марлен». (Края переплета чуть потерты.)

15. Гюнтер Грасс. «Камбала». (С пометками сестры Фалька.)

16. Петер Хандке. «Короткое послание для долгого прощания». (В двух изданиях.)

17. Жан Поль Сартр. «Бытие и ничто». (Суперобложка за время лежания в кофре заработала досадную трещину.)

18. «Степка-Растрепка». (Кое-где обложка в пятнах.)

19. Патрик Зюскинд. «Парфюмер». («Настольная книга» Фалька.)

20. Сес Ноотебум. «Ритуалы». (Издание на голландском языке.)

21. Овидий. «Метаморфозы». (С вложенными листками-закладками.)

Почтительно замерев, Райнхольд часами простаивал в библиотеке отца, чтобы отсортировать эти два десятка книжных позиций. Несколько раз кряду перекладывал свой книжный багаж. Выбирал «Даму в озере» Раймонда Чэндлера и снова отказывался от нее. «Защита волков» Энценсбергера снова перекочевала на неблагодарное двадцать первое место. (Как было видно из-под тайком подсунутой Библии… Нет-нет, лучше уж оставить это.) «В поисках утраченного времени» Пруста выпала из списка вследствие объема. Тогда пришлось бы выбросить половину Гёте. Райнхольд стремился к тому, чтобы полные собрания сочинений таковыми и оставались.

Герой его позднепубертатного периода (будет, однако, уместнее воздержаться от обсуждения столь деликатной темы) звался Шниром. (Гансом Шниром, насколько мне помнится.) Райнхольду не хотелось больше копаться в былых идентификационных идеалах, и его затянувшаяся пубертатность вместе с вышеназванной книгой благополучно перекочевала в книжный шкаф отца. Хотя Райнхольду пришлось еще раз открыть дверь в библиотеку — это было весной, его отец как раз пребывал на лечении, а он приехал навестить мать. Однако поскольку пропахшее застарелым потом помещение так напомнило ему о страхах периода юношеских прыщей, он так и не решился переступить порог библиотеки.

Спонтанное расположение изъятых из кофра книг Райнхольда не удовлетворяло. Но и на расстановку их в хронологическом порядке он никак не мог решиться. Для него все они относились к одному и тому же временному отрезку. Тогда он рассортировал все книги в соответствии с шестиразрядной цветовой гаммой. Вследствие этого боготворимому им Гёте выпало весьма невыгодное место. Стало быть, по алфавиту. Сначала Райнхольду показалось, что он достиг желаемого. Так. Беньямин. Прекрасное начало. Лишь потом он узрел, что это — улица с односторонним движением. Водрузить Библию, от которой тоже никуда не денешься, за Беньямином, или же первого места удостоить Новый Завет? Да, но не мог же он просто так взять да располосовать Библию надвое. Он, книжный червь Райнхольд, разумеется, не мог пойти на такое! (Он не был настолько наивен.) Тогда за Беньямином? Ни в коем случае! Это уже совсем никуда не годится. Библия носила имя «Книга» (не мог же он взять да позабыть о первоначальном значении этого слова, так что уж не обессудьте), уже поэтому ей никак нельзя было оказаться на втором месте. Ни за что на свете. И Райнхольд решил просто положить ее на ночную тумбочку, как в отелях, он сам не единожды видел. Однако стоило ему увидеть ее там, как в голову пришла досадная мысль о том, что, пожалуй, мать именно такого шага от него и ожидала (впрочем, оставим мать Райнхольда до поры до времени в покое), поэтому он снова убрал Библию с тумбочки и положил ее назад в кофр, который, в свою очередь, закинул на шаткий платяной шкаф. (Три дня спустя этот популярно-культовый библиографический шедевр благополучно приземлился на его письменном столе, Фалька вдохновила на подобный шаг драма, которую он тогда увлеченно проглатывал. Все верно. Никто не знал Райнхольда лучше его матери. Вы еще познакомитесь с этой женщиной.)