Чернолесье

— Они выдвигали какие-то требования? — спросил я.

— Ты глаза-то разуй, парень! — лейтенант взглянул на меня так, словно продемонстрировал незнание, для чего нужен ночной горшок. — Какие переговоры, это ж нежить, мать ее упыриха! Она тебе башку отчекрыжит — это пожалуйста, а требования она выдвигать не обучена!

— Это необычная нежить, — ответил я. — Вы разве видели, чтобы нежить вела правильную осаду?

— Да я б ее с удовольствием вовсе не видел, сковородку ей под сраку! — произнес лейтенант и смачно сплюнул на пол под осуждающим взглядом настоятеля. — Ты по нежити спец — ты и расскажи, что нам делать-то с ней?

— Я просто хочу понять, что происходит, — заговорил я, как можно мягче: с раздражительным лейтенантом, похоже, нужно было общаться именно так, и настоятель, кажется, эту линию поведения уже усвоил. Причина раздражения, впрочем, была понятна: лейтенанта не порадовала бумага о том, что он поступает под начало юнца непонятного происхождения.

— Происходит, молодой человек, вот что, — тихим, чуть напевным голосом проговорил монах. — Мы здесь, живя на окраине Чернолесья, к нежити давно привыкли. Кто из братьев ходит в лес по послушанию — те защитные чары разучивали, круг отрицания рисовать учились. В общем, обжились мы здесь и на Вседержителя не ропщем: какое уж он нам место послал для служения, в мудрости своей, в таком мы спасения и взыскуем. Но эти… явились они словно из ниоткуда, и сразу монастырь обложили. Полезли к воротам, но братья ворота вовремя закрыли, из аркебуз со стены вдарили. Аркебузы-то у нас тут всегда имелись: место глухое, не мертвяки, так разбойники неровен час нагрянут.

— А разве можно монахам с оружием-то? — спросил я.

— Как писал некогда Мученик Иеремия, оружие служителю Господнему дано не на защиту его бренной жизни, а ради продолжения его служения, — отец Келлер наставительно поднял палец вверх. — Ибо погибнув до срока, Вседержителем определенного, как завершишь ты дело свое? И что скажешь Стражу, врата небесные стерегущему? Отчего явился до срока и предписанного не выполнил?

— Так вы говорите, и разбойники могут напасть? — прервал я эту лекцию по местному богословию. — Может, в монастыре какие-то сокровища имеются?

— Да упасите Мученики! Какие тут сокровища! — отмахнулся настоятель пухлыми ладошками. — Монастырь бедный, паломники здесь не ездят, реликвий нет никаких. По милости его сиятельства только и существуем, а то бы одними кореньями питались, как Мученик Иннокентий в пустыне Биникийской.

— Но, все-таки, что-то же этих тварей привлекло? — уточнил я, кивнув в сторону крепостной стены.

— Парень, ну, ты, совсем с приветом, что ли? — снова взорвался лейтенант. — Сказано тебе: нежить. Прет на живых, сожрать хочет. Что еще ее могло привлечь?

— А раньше такое бывало? Обратился я вновь к настоятелю.

— Никогда такой напасти не было, — покачал он головой.

Я многозначительно перевел взгляд на Хорна, желая показать тому, что, дескать, вот, видите, лейтенант, не все тут так просто. Но неожиданно мое внимание привлекло нечто у него за спиной.

Одна из мозаик была совершенно непохожа на другие: в первую секунду мне даже показалось, что на ней изображена Кира. Я помотал головой, чтобы отогнать наваждение: да нет, это же Мученица Евфимия, которую палатинские язычники сожгли на костре. Вот она стоит среди языков пламени и кротко глядит на своих мучителей, рыжеволосая, босая, преисполненная мученического смирения, и в то же время — затаенной гордости.

Но больше всего меня поразила не схожесть изображенное девушки с Кирой, а нечто другое: в отличие от прочих, мозаика была удивительно филигранно выполнена. И лицо девушки, и бушующее вокруг нее пламя, и зверские лица глядящих на нее палачей — все это было, как живое. Невольно я замедлил шаг, стараясь рассмотреть панно получше.

— Залюбовались? — спросил настоятель с улыбкой. — И есть на что — творение истинного мастера.

— Кто-то из художников был здесь проездом? — спросил я.

— Можно и так сказать, — ответил Келлер. — Мозаики-то эти, что вы доселе видели, с незапамятных времен тут, еще до моего рождения сделаны — неизвестно кем. А вот как эту делали — я помню. Я в ту пору еще послушником подвизался, так случилось тогда земельное трясение. Не больно-то сильное, но стены галереи, вот этой самой, кое-где потрескались. А из мозаик — камешки повыпадали. Из большей-то части камешков выпало по одному-два, братья их просто повставляли назад, раствором замазав, а вот мозаика с Мученицей Евфимией осыпалась, почитай, что вся. Мы ее тогда полотном завесили, и пару лет стояла она просто так.