Черноморье

– Видишь, Олег Васильевич, – Кардинал развернулся к Грицко, – какие агенты у нас, а? – Он похлопал Гана по плечу и двинулся к шкафу в углу, явно намереваясь отпраздновать это событие.

Долго выбирал бутылку, потом достал три стакана, плеснул в них щедро и, практически пританцовывая, вернулся к ним.

Олег Васильевич не унимался:

– Я знаю, что у них там смотрящие, вышки с пулеметами. Как они позволили так легко уйти на лодке?

– Вам так хотелось бы, чтобы меня там порешили? – зло спросил Ган и пожалел, что не утерпел.

– Отчего же, – Грицко нисколько не смутился, – простое любопытство, интересно узнать детали, не более.

– Они стреляли, успел скрыться в тумане.

– Ну, хорошо, а доказательства есть?

– Какие доказательства? – не понял Ган.

– Доказательство ликвидации врага Тайной Канцелярии, Адмирала.

– Мне надо было голову отрезать и принести?

– Олег Васильевич, ну что ты? Ган ни разу не давал повода усомниться в себе, он уже столько преступников ликвидировал. Ты не обижайся, – почти ласково обратился к нему Кардинал, – он не со зла, работа у него такая – нервная, дознавательская. Человек военный же.

Ган взял стакан из рук Кардинала, глотнул. Почти и не заметил градуса, как будто воду пил. В голове вертелись мысли. Он отчаянно обдумывал, как поступить дальше. Собственно, когда он сюда шел, особого плана и не было. Просто он рассчитывал оказаться один на один в комнате с Кардиналом.

«Рисковать так рисковать. Другого шанса может уже не представиться».

Стакан с остатками коньяка выскользнул из рук, упал на ковер, покатился по полу и ударился о ножку дубового стола у окна. Вышло случайно, он кинулся поднять треснувший стакан, подобрал отколовшийся кусок.

– Ничего, Ган. Не суетись, потом уберут, – Кардинал потер небольшое пятно от коньяка на шерстяном ковре. – Ты уж поаккуратнее, пойло не из дешевых. Да и коврик такой в каждой хате не валяется.

Ладонь пронзила боль. Ган дернулся, посмотрел – осколок, который он подобрал, порезал руку. Он был треугольным, с неровными краями. Стекло уже окрасилось кровью, но мужчина только крепче сжал его, стиснув зубы. Шагнул к креслу. Грицко непонимающе поднял голову, оголяя шею.

Через секунду он хрипел и пытался вытащить непослушными пальцами кусок стекла. Кровь хлестала сильно, пачкая кожу дорогого раритетного кресла и иранский шерстяной ковер на полу, с каждой каплей из тела Грицко уходила жизнь. Он сполз на пол, забился в конвульсиях, выпучил глаза, потянулся к кобуре, но Ган пинком отбросил его руку. Через пару мгновений Олег Васильевич затих. Ган развернулся к бледному Кардиналу:

– Ну, а теперь поговорим.

Удар опрокинул Кардинала на стол, своим телом он смел все, что там стояло или лежало. Загремели какие-то баночки, зашелестели бумаги, осыпающиеся на пол, брякнули письменные принадлежности.

Глава Тайной Канцелярии заорал, но Ган ткнул его под дых. Кардинал зашелся кашлем, захрипел. Следующий удар, на этот раз ногой, пришелся по голове. Кардинал впечатался в шкаф, зазвенела посуда, грохнулась на полках пара бутылок. Ган посмотрел в его окровавленное лицо, плюнул прямо в эту рожу, еще недавно такую наглую и надменную, а сейчас не выражавшую ничего, кроме страха. Добавил еще раз ногой, потом подошел к двери и запер замок.

Вернулся к лежащему на полу.

– Ну что, Кардинал, – достал из-за пазухи мятый листик, – помнишь такое?

Тот замямлил.

– О чем ты… что творишь?

– Я напомню.

Каждое слово, которое зачитывал Ган, сопровождалось смачными ударами по скулам, носу, в живот. Когда мститель закончил читать приказ об устранении его родных, Кардинал мог только булькать и пускать ртом кровь. Один глаз главы Тайной Канцелярии налился лиловым и заплыл, нос, скорее всего, был сломан, левая бровь и правая скула рассечены. Не лицо, а одна сплошная гематома.

– Ты, сука, отдал приказ, чтобы убили мою семью! И это при том, что я служил твоей гнилой системе!

– Эта… гнилая… система… создала… тебя. Без нее… ты никто.

Удар наотмашь заставил Кардинала замолчать.

– Повторю. Ты, говнюк, убил мою семью, моих самых родных людей! Ты замучил столько невинных!

– Поправочка… – тот попытался улыбнуться опухшими губами, в окровавленном рту явно недоставало нескольких зубов. – Это ты… и другие агенты… их мучили… и убивали. Это… ваши руки… в крови.

Возле стола что-то блеснуло. Ган протянул руку, подобрал гильотину для обрезки сигар. Маленькие ножницы с острыми закругленными концами удобно легли в руку.

– Конечно, тебе не понять, что я испытал, когда потерял семью. Совсем недавно, когда узнал, что их смерть не была случайностью, я снова почувствовал отголоски той боли – не физической, душевной. Думается мне, когда страдает душа по утраченному – это тяжелее. Но я могу сделать больно только физически.