Черноморские казаки (сборник)

Разъездные стежки прокладываются по местам скрытным, нередко закрытым наглухо кустарниками и камышами. Их не одна, а несколько. Разъезды часто меняют их из опасения сделаться жертвой неприятельской засады. Когда горцам нужно схватить разъезд, они выбирают для того темную ночь и заседают стежку по обе ее стороны в трех различных местах. Средняя засада, перекинув чрез стежку аркан, либо лозу дикого виноградника, устраивает таким образом барьер, в грудь коню от поверхности земли. С какой бы стороны разъезд ни следовал, крайняя засада пропускает его и, вслед за тем, гикнув ему в тыл, нагоняет его на барьер, где конь и всадник падают и делаются добычей средней засады. У казаков, разумеется, своя сноровка имеется против таких ухищрений «голомозгцев». Во-первых, разъездные не едут вместе, а тянутся гусем, на таком один от другого расстоянии, чтобы передний человек только маячил заднему. Оно, конечно, охотнее бы ехать односумам в кучке: запалили бы они люльки (закурили бы трубки), да чтоб не было им жутко, поразговорились бы про свой курень, про последние оттуда новости: кто с кем покумился и кто с кем побранился; поразговорились бы про свою домашность — будет ли, не будет ли снежная зима, достанет ли сенца прохарчевать худобку до «теплого Олексы» [58], — и мало ль есть о чем им повести приятную речь? — да только оно не приходится; не так наказывал есаул с вечера. Есаульский наказ вот какой: езжайте вы, братцы, так и этак; примечайте, когда осторожится конь, и собственных очей не ховайте в кишеню (не прячьте в карман); почаще останавливайтесь, да прислушивайтесь, — да оглядывайтесь мне почаще назад, а пуще всего не съезжайтесь до кучи. Ты, Деркач, не доехал, вчерашнюю ночь, до съездного пикета. Это я знаю: меня, брат, не проведешь; смотри — ребра переломаю… Во-вторых, бывалый казак, как только услышит подирающий по коже гик позади себя, вмиг смекнет, что неприятель хитрит, козни строит, — и потому устремит он своего надежного коня не прямо, вперед себя, а в бок. Пробился конь чрез «хмеречу» (чащу) и чрез болото, исполать ему: он добрый конь, настоящий казацкий конь, — ни продать, ни подарить его; а застрял, так долой с него, — там он и оставайся, хоть бы пешему добраться как-нибудь до поста.

Последний разъезд, «световый», убирает залогу. Но когда над Кубанью висит туман, залога не снимается и движение разъездов не прекращается до полудня. Зимой, когда на Кубани лежит лед, по словам горцев, божий помост для хубхадедов (удальцов), — когда, с устранением естественных препятствий влажной границы, нападения бывают в больших, открытых силах, — ночная пешая залога заменяется конными караулами [59] и учащенными разъездами. Ни теметь, ни вьюга и стужа, ни угрозы близкого и сильного неприятеля, — словом, никакие обстоятельства не могут служить поводом к увольнению очередных казаков от трудного конного ночного караула.

Укрепление, называемое «бикет», имеет вид огромного тура. Оно обнесено высокой плетневой огорожей, снизу по грудь двойной, с небольшим промежутком, засыпанным землей. Мелкий и узкий ров опоясывает огорожу. Сторожевая вышка и вещая фигура составляют служебные принадлежности пикета, как и поста. Но на посту дымится труба хаты, более или менее гостеприимной; пикет же не представляет другого приюта, кроме шалаша, с разложенным посредине его огоньком и с растянувшимся около огонька котом. Кот делит сухарь с казаком в этом глухом, угрюмом аванпостном шалаше и дарит его единственным мирным и мягким впечатлением, единственным отрадным развлечением среди бессменных грозных впечатлений боевой черты, среди бессменных суровых дум об опасности и неприятеле. Вернувшись из поиска, казак подсядет к огоньку сушиться; его чело хмурится, его ус топорщится, на душе тяжело, в голове смутно. Подойдет на цыпочках котик и умильно уставит на него свои добрые серые глазки. Казак его оттолкнет; но котик подойдет, немного спустя, в другой раз. Казак его погладит и нежно подергает за жидкий ус. Тогда кот повиляет ему дружелюбно хвостом и помурлычет воспоминанием о своей бабушке, с которой играют где-то казачата. И вот морщины слетели с чела, ус прилег, от сердца отошло и на душе казака стало опять светло. Добрая казацкая душа не зачерствеет и не заплесневеет ни в какой трущобе, ни среди каких суровостей военного быта…