Черновик

Он уже не помнил, как звали ту девицу, которую он часов до двух ночи спаивал шампанским и полумертвую привез на такси в дедову квартиру. Он не помнил, как раздевал ее, как занимался с ней сексом, если вообще занимался, не помнил, как и когда они наконец заснули. Он не слышал звука отпиравшегося замка и, открыв глаза, увидел Оксану, уже стоявшую на пороге комнаты. Он не мог пошевелиться, снова закрыл и открыл глаза, словно подумал, что она ему приснилась и сейчас исчезнет. Потом он с трудом припомнил, как накануне жена говорила ему, что давно не прибиралась в квартире деда и надо будет на днях туда зайти. Он даже сам ей показал, где висят вторые ключи. Девица, лежавшая рядом с ним, быстро сообразила, что ей здесь нечего делать, вскочила, прикрылась спереди одеялом и, сверкнув голой задницей, прошмыгнула мимо Оксаны в ванную, а через две минуты Сергей услышал, как хлопнула входная дверь. Оксана все так же молча стояла на пороге комнаты и смотрела куда-то в сторону. А он лежал перед ней совершенно голый и поэтому чувствовал себя особенно беспомощным. Позже, вспоминая этот эпизод, он все время думал, что, если бы эта шлюха не стащила с него одеяло, ему легче было бы найти выход из положения. Еще он думал, что, если бы Оксана устроила ему в тот момент истерику, стала бы обвинять его во всех смертных грехах, он бы нашел что возразить и даже в чем обвинить ее. Они бы поскандалили и, может быть, помирились, хотя в конечном счете пришлось бы признать себя виноватым. Но Оксана молчала. Потом тяжело повернулась, пошла в прихожую и только у входной двери тихо произнесла:

– Господи, хоть бы не здесь…

И он как будто увидел всю сцену со стороны. Он увидел старый книжный шкаф с голубыми томиками «Нового мира», резной сервант с чашками из тончайшего фарфора, секретер с бумагами деда, которые он сам когда-то бережно разбирал, начиная работать над диссертацией, и себя, лежащего голым на той самой тахте, на которой умер дед. Он лежал и думал, что жизнь его кончилась. Было страшно, гадко и мерзко.

Домой в тот день он не пошел. Так и остался лежать, только прикрылся одеялом, которое сбежавшая девица бросила в ванной. Явился к Оксане через несколько дней. Она не устроила ему скандал, не забилась в истерике. Она как будто вообще его не замечала, только глаза были полны слез. Так прошел день, другой. Они почти не разговаривали. Он задавал ей какие-то дежурные вопросы, она односложно отвечала. Наташка тоже как-то притихла, не очень понимая, что происходит между родителями. Он все ждал, что Оксана наконец устроит разборку, но она молчала. В какой-то момент он не выдержал, собрал вещи и сказал, что поживет пока в дедовой квартире. Оксана пожала плечами и ничего не ответила. Сергей понял, что у него есть только два пути. Можно было попробовать заговорить с Оксаной, попросить прощения, попросить дать ему шанс загладить свою вину, но ему казалось, что, оставшись в семье, он похоронит себя заживо. Отношения с женой разладились давно, их уже ничего не связывало, кроме привычки и налаженного до автоматизма быта, даже к постоянным упрекам Оксаны по всяким мелочам он уже привык. Но, материально обеспечив семью, он приобрел маленький кусочек свободы, с которым теперь придется расстаться навсегда. Если раньше во всех их ссорах он все же мог отстаивать свою правоту и даже при случае стукнуть кулаком по столу, то после всего, что произошло, у Оксаны появился неопровержимый аргумент, который она могла использовать в любой момент и против которого все аргументы Сергея оказались бы бессильными. Жить в постоянном унижении, с непроходящим чувством вины он не хотел. Конечно, была еще Наташка, но он не был уверен, что ребенку будет хорошо жить с униженным отцом и страдающей матерью, жить во лжи и быть свидетелем постоянных скандалов и ссор. Был и другой путь – развод. Сергей все ждал, что Оксана сама об этом заговорит, но она по-прежнему молчала. Когда же он наконец не выдержал и предложил ей развестись, она, продолжая что-то жарить на сковороде и не поворачивая к нему головы, сказала: «Хорошо».

После развода он окончательно обосновался в квартире деда, но каждый вечер, как когда-то, шел к ларьку, покупал пиво и принимался бродить по городу. Чаще всего ноги сами несли его к дому, где жила его семья. Он часами ходил взад-вперед под своими бывшими окнами, в которых нередко появлялся силуэт Оксаны, хлопочущей на кухне. Его неудержимо тянуло туда, там было все свое, родное, привычное. Ему иногда хотелось, чтобы Оксана увидела его со своего пятого этажа и позвала домой, но когда он представлял, как, пристыженный, явится к ней и вся эта скучная, монотонная, беспросветная жизнь снова станет его жизнью, он поспешно уходил со двора. Терять свободу ему не хотелось, правда, что с ней теперь делать, он так и не понял.