Черноводье (СИ)

В тот вечер я ворочался на жесткой циновке, постеленной на лавку в моей гробообразной каюте, и старался заснуть, положив голову на мягкий тюк с вещами. Качка была сильная, и в темноте мне порой казалось, что я утратил ощущение верха и низа и завис где-то в невесомости.

Невесомость пахла смолой, мокрым деревом и нечистотами. Она была душной и скользкой, и от нее в голову то и дело начинали вползать голоса.

Один голос, холодный и отстраненный, повторял все время одно и то же: «Умрешь… Умрешь…». Может, это был всего лишь шум волн за бортом, но меня от этого слова охватывало чувство холодной обреченности.

Другой голос был настороженным и нервным. Он то и дело твердил мне: «Не спи… Не спи…». И хотя это, вероятно, был всего лишь шум ветра в снастях, но заснуть под него, в самом деле, было трудно. Холодные адреналиновые мурашки суетливо носились вдоль позвоночника, мешая провалиться в небытие.

То и дело из этого небытия выступали и зрительные образы. Вот Грановский в сером балахоне смотрит на меня своим проницательным взглядом и иронично качает головой в такт рокоту волн. Вот бледное лицо Киры с расширенными от страха глазами. Вот светловолосый парень, что привел к Клугстерскому монастырю орду нежити. Все они словно хотят от меня чего-то, ждут, какой выбор я сделаю, а я даже не знаю, из чего нужно выбирать.

Из звуков, совершенно точно принадлежавших к реальному миру, тишину время от времени нарушал скрип шагов по доскам нижней палубы да приглушенные крики боцмана сверху. Я не прислушивался к ним, и почти уже начал проваливаться в беспокойный тяжелый сон, как вдруг тьму прорезал совсем другой крик. Женский и совсем рядом.

Шаря в темноте в поисках лежащего под лавкой крикета, я задумался на секунду, не приснилось ли мне это. Но тут крик повторился, а ответом на него был злобный рык и стук по палубным доскам.

Выскочив из каюты, я увидел лишь зеленый огонек, трепетавший за приоткрытой соседней дверью. Не сразу до меня дошло, что это было зеленое лезвие Ланы. Из каюты слышалось тяжелое сопение и глухие звуки борьбы.

Ворвавшись внутрь, я увидел Лану, над которой навис, остервенело рыча, здоровенный детина со спущенными штанами. В правой руке он сжимал плотницкий топор с изогнутой рукоятью, но крепко сжатая рука Даны не давала ему пустить оружие в ход. Он же в свою очередь сжимал вторую руку волшебницы, на которой светилось зеленое лезвие и прижимал к лавке ее ноги, не давая отбиваться.

Недолго думая, я саданул громилу обухом крикета по голове, так что он глухо вскрикнул и тут же обмяк, повалившись на палубные доски. Лана при этом издала задавленный всхлип и прижалась ко мне, уткнувшись лицом в мой воротник. А вокруг, тем временем, грохотали сапогами сбегавшиеся на крик матросы. Боцман, чертыхаясь и кашляя, тащил колышущийся от бега и качки тусклый фонарь.

Когда Лана смогла разговаривать хоть сколько-нибудь спокойно, то картина в ее изложении вышла следующая. Заснув под звуки бьющих о борт волн, она вдруг почувствовала возле своего горла лезвие. К нему прилагалась дышащая перегаром харя, которая сиплым противным голосом приказала ей не двигаться, чтобы чего не вышло. После этого огромная ручища с толстыми пальцами начала слепо щупать по ее брюкам в поисках застежки.

Ублюдок, однако, не учел, что у Ланы было несколько очков вложено в перки на реакцию: нечеловечески быстрым движением она ухватила его за запястье, сжимающее топор, и позвала на помощь.

— Он посмел… чертова болванка! — завершила она свой рассказ едва слышно, сплюнув и поморщившись. Я обнял ее за плечи. Лана прижалась ко мне и расплакалась. В ее бессвязной речи чаще всего повторялись слова «болванка» и «хуже, чем животное».

Боцман, тем временем, распорядился, чтобы матросы унесли куда-то лежавшего без движения урода. Я же тем временем, старался, как мог, успокоить Лану, уткнувшуюся лицом в мое плечо.

— Гарва это был, плотник корабельный, — сказал запыхавшийся боцман, вернувшись к нам. — Мы его в канатном ящике заперли. Вы это, госпожа, мои вам извинения — недоглядел. За ними за всеми углядишь, разве?

Лана лишь передернула плечами, презрительно сморщилась и отвернулась.

— Доложите капитану, — проговорил я.

— Уж доложено, — кивнул боцман. — Завтра сразу с утра приглашает вас пожаловать для разбору.

Я предложил Лане покараулить двери ее каюты до утренней вахты, но она помотала головой, ответив, что запрется при помощи одного простенького амулета, назвав себя дурой за то, что не сделала этого раньше. На этом мы расстались, и я отправился досыпать в свою каюту, хотя теперь сон так и не пришел ко мне до самого рассвета.

* * *

На другое утро все офицеры корабля — а таковыми, помимо Дрикера, считались я, Эрт и Морионе — собрались в каюте капитана, чтобы решить судьбу насильника, запертого в канатном ящике.