Черноводье (СИ)

Вот пышная старостина дочка, раскрасневшаяся от выпитого и от танцев, говорит, что мама ей советовала держаться от егерей подальше, а то они, дескать, все грубияны и так и норовят сорвать нежный цветок девичьей невинности. Я же, в свою очередь, заплетающимся языком уверяю ее в том, что долг егеря — защищать простой народ, и в моих руках ее нежный цветок будет в полной безопасности.

Вот я, с отяжелевшей, словно котел, головой бреду вслед за дочкой, пообещавшей показать чудесную лошадь своего батюшки, но оказываюсь отчего-то не на конюшне, а в амбаре, где тут же, позабыв о долге егеря, принимаюсь яростно срывать пресловутый цветок, который, впрочем, оказывается сорван еще до меня.

И вот, наконец, после всех этих безобразий, усталый, с больной головой, я склоняюсь над бочкой, опускаю в нее лицо и жадно пью пахнущую деревом и ржавчиной дождевую воду, чувствуя, что ничего вкуснее не пил в своей жизни никогда.

Я поднял от бочки голову и прислушался. Меня смутил какой-то звук, не очень уместный сейчас. И даже не один звук, а целой сочетание: храп лошади, едва слышные голоса и что-то еще, какой-то тонкий, давно не слышанный звон.

Помотав головой, я попытался сконцентрироваться. Голова все еще гудела, не желая работать, как следует.

Вот уже два года я жил двойной жизнью. Одна из ее сторон была известна всем моим новым знакомым. В ней я был Матеусом из Кирхайма, странствующим охотником на нежить, слегка угрюмым и отчужденным, но не более чем это свойственно чернолесским егерям, которые, как известно, всегда держатся наособицу. Но была у медали моей жизни и вторая сторона, на которой было начертано: Руман из Брукмера, убийца, смутьян, государственный преступник. Триста крон за мертвого и шестьсот — за живого.

Эта сторона моего бытия заставляла меня нигде подолгу не задерживаться, хотя однажды в Мордлине мне предлагали стать штатным егерем на очень соблазнительных условиях. По этой же причине я редко общался с теми, кто знал меня раньше: к Максу на север так и не подался, в Кернадал тоже не наведался ни разу. Однажды только послал с оказией письмо Сергею, но ответа на него не ждал, так как писать мне, собственно, было некуда.

Была еще, правда, у меня и третья жизнь, в которой я был Ромой, студентом журфака и видеоблогером, но о ней я предпочитал по возможности не вспоминать. Лишь иногда мне снилось, что я записываю новый ролик или гуляю с девушкой в Ботаническом саду. Просыпаться после этого в пропахшей потом и овчинами хижине было тяжело и противно, словно падать в смердящее гнилью болото. И вот что интересно, проснувшись, я никогда не мог вспомнить хорошенько, кого же видел во сне: Алину или Киру?..

Но сейчас к моему мозгу отчаянно взывала, требуя сосредоточиться, именно та, вторая сторона моей личности, где я был преступником в бегах. Что-то она такое учуяла своим нюхом загнанной в угол крысы. Точнее — услышала.

Я вздрогнул. Это был звон кольчуги.

Осторожно, стараясь не привлечь ненужного внимания, я сделал несколько едва слышных шагов и выглянул из дверей амбара, держась слегка дрожащими руками за холодный чуть подгнивший косяк. За окном уже брезжил туманный рассвет. Возле плетня стояли трое всадников в металлических нагрудниках и шлемах-морионах. За их спинами стелились на лошадиные крупы белые плащи, похожие на не слишком чистые простыни.

Я невольно прикусил губу. Весь хмель словно выдуло из меня холодным ветром. Пальцы сжали дверной косяк, вырвав из него с хрустом тонкую щепку. Орден василиска! И так далеко от орденских земель!

Одной из задач Ордена была поимка государственных преступников, обретающихся на землях Брукмера и окрестностей. И разумеется, Руман из Брукмера занимал почетное место в их списке. Вот только местоположение означенного Румана едва ли могло быть кому-то в Ордене известно. Да и от брукмерских земель здесь было далековато.

Рыцари ордена могут так далеко забраться в двух случаях: либо едут с посольством в Кирхайм, либо прибыли со спецоперацией. Если первое, то они, вероятно, остановились спросить дорогу — и скоро двинутся дальше. Если же второе — то дело плохо. Очень плохо.