Черноводье

Примерно через час снова натянулся буксирный трос, и старый пароход покряхтывая и астматически вздыхая, потянул караван вверх по реке.

Наступила прозрачная северная ночь. На вершинах таежных великанов пурпурным заревом горела заря, окрашивая в красный цвет широкую ленту на отливающей тусклым металлом водной поверхности. Казалось, что буксир мешал плицами колес не воду, а саму кровь. Человеческую кровь…

Как бывает на Севере, вечерняя заря переросла в утреннюю. Белые сумерки незаметно превратились в серебристо-прозрачное летнее утро. Над вершинами деревьев показалось солнце.

Раннее утро. Над тайгой стелется сизая дымка. Солнце, пробившись сквозь разлапистые ветви деревьев, высветило неширокую заводь таежной речки, густо заросшую по берегам молодой осокой.

На берегу лежали два обласка, перевернутые вверх дном. Их просмоленные бока с наклепанными металлическими заплатами, невысоко горбились над густой травянистой щетиной. От обласков тянулась натоптанная тропа к узкой поляне, на которой вросла в землю тунгусская карамушка. Недалеко от входа в избушку – старое кострище, около которого стоит на коленках сгорбленная женщина. Она одета в безрукавку из оленьего меха, на голове ситцевый платок, застиранный и закопченный до того, что бывшие когда-то голубые цветочки едва проступали на грязном поле косынки. Тут же около костра свернулась клубочком черно-белая лайка, по кличке Тайжо. Приоткрыв один глаз, она внимательно следила за руками хозяйки, которые быстро и ловко разжигали потухший с вечера костер. Убедившись, что огонь набрал силу, женщина распрямилась. Только сейчас стал заметным ее маленький рост и неестественно сгорбленная спина. Из-под косынки выбивались жесткие черные волосы, обильно прихваченные сединой. Она пристально смотрела куда-то за речку узкими зоркими глазами, широкое скуластое лицо ее было каменно-неподвижным.

Вот уже неделю Анисью охватывало смутное, беспокойное чувство. Какая-то непонятная тревога витала в летнем воздухе.

Это чувство не пропадало, а, наоборот, с каждым днем усиливалось все сильнее и сильнее; с далекого Васюгана нет-нет да доносились пароходные гудки. В них слышалось ей что-то грозное, предостерегающее.

Над поляной вдруг жестко прошумела крыльями пара воронов, отливающих на солнце фиолетовой чернотой. Они громко протрубили, их голос далеко раскатился над тайгой, и, точно эхо, в ответ донесся хриплый голос далекого парохода. Анисья вздрогнула и, повернув голову на звук, долго смотрела в ту сторону, где за тайгой, укрытой синей дымкой, неспешно протекал Васюган – черная вода.

«Рано горит тайга, шибко рано! – думала старая тунгуска. – Однако, не помню такого! Худо будет, шибко худо!» – Незаметно ее мысли переключились на повседневные дела. Она пошуровала костер, следя за закипавшим чайником, и стала думать о дочери.

Точно подслушав материнские мысли, дверь карамушки скрипнула, и на пороге показалась молодая девушка, лет двадцати. Невысокая ростом, крутобедрая и высокогрудая, она крепко стояла на кривоватых полных ногах. Широкоскулое лицо с маленьким носиком и продавленной переносицей, заливал здоровый румянец. Девушка сладко потянулась. Мать залюбовалась дочерью:

«Хорошая девка, шибко хорошая! Мужика – надо!» – Анисья с сожалением вздохнула, вспомнив, как года три назад отказалась кочевать в енисейскую тайгу. Звали ее дальние родственники с собой – не пошла. Как ни убеждали ее: и места плохие здесь – одни болота, там лучше – белку прямо верхом с оленя стрелять можно. Не уговорили, а как уговоришь: здесь родовые охотничьи места, здесь Агашку родила, здесь Ивана своего похоронила…

«Зря отказалась, – продолжала думать старуха. – Кто Агашку топтать будет; спортится девка! Одна кочевать на Енисей – не пойдешь. Здоровья совсем нет. Спину скрючило».

Агафья подошла к костру и присела на корточки рядом с матерью. Две толстые косы, как змеи, спустились до самой земли. Косы явно мешали девушке, она недовольно тряхнула головой и косо посмотрела на мать.

«Не дает мама косы обрезать! Как с косой в тайге!» – раздраженно думала Агафья.

Анисья посмотрела на дочь, сняла с обгоревшего тагана вскипевший чайник и позвала Агафью:

– Пошли чай пить!

Сидя на нарах за грубо сколоченным столом, старуха задумчиво говорила:

– Однако, на Васюган надо. Ворон плохо кричит, тайга шибко рано горит, беда идет на Васюган!

Агафья согласно кивнула головой и недоуменно закончила:

– Пристани нет – пароход гудит! Белая церковь – совсем другой сторона. – Она посмотрела на мать. Старуха кивнула головой и стала увязывать в узелок пресные лепешки. Потом набила махоркой почерневшую, обкусанную трубку и с наслаждением закурила. Агафья не курила. Недовольно сморщив лицо, она вышла из карамушки и спустилась по тропинке к воде. Перевернула обласок, столкнула его в воду и стала поджидать мать. Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, сизая дымка поредела, но в воздухе ясно ощущался горьковатый привкус дыма. Несмотря на дым, кругом звенели полчища комаров.