Черноводье

– Ой-ей! – негромко проговорила Агафья. – Тут, однако, Амикан-батюшка охотится! Шибко худо! – забеспокоилась тунгуска. – Охоту спортить может!

Где-то далеко в тайге едва слышно лаяла звонкоголосая Тайжо. Агафья прислушалась и немного успокоилась. Собака лаяла не по зверю. Она пожалела, что не привязала около карамушки азартную собаку. Молодой, но спокойный и уравновешенный Лыска остался около обласка сторожить вещи.

Багровое солнце, размыто-расплывчатое в густой вечерней дымке, нерешительно зависло на горизонте, на противоположной стороне озера. Казалось, что оно боится наколоться о густую щетину острых вершин деревьев, вонзившихся в заголубевшее вечернее небо. Комар все свирепел. Особенно много было его в эти часы приближавшейся летней ночи.

– Однако, засидку надо ладить! Сохатого караулить! – забеспокоилась Агафья. Она внимательно огляделась, прикидывая, где звери выходят из тайги на берег, с какой стороны будет светить вечерняя заря, откуда тянет ветерок, чтобы лучше устроить засидку. Наконец она облюбовала выворотень.

Агафья удобно устроилась за корягой на прохладной земле. Она еще раз огляделась и, окончательно одобрив выбор, замерла.

Темнел лес. Тускнела заря. С вечера полыхавшая вполнеба золотисто-оранжевым светом, она сейчас слабо тлела, словно угли прогоравшего костра. Агафья терпеливо ждала и все равно просмотрела момент появления сохатого. Совсем неслышно крупный зверь выступил из-под таежного полога и настороженно замер на прибрежном песке. Аспидно-черная туша сохатого метрах в сорока от засидки была хорошо различима на фоне багровой зари.

Агафья подняла ружье. В голове мелькнула мысль: «Только наверняка – не допустить сохатого в воду». Стволы двустволки уперлись в темный бок зверя, золотистая мушка ружья слабо мерцала на левой лопатке. Затаив дыхание, охотница нажала на курок.

Сноп огня, точно жало змеи, вылетел из ствола в сторону зверя и смертельно ужалил лося. Взметнувшись на дыбы, он сразу же опустился. Ноги его уже не держали. Сохатый упал на колени и затем медленно завалился на бок.

Агафья встала и, неловко ступая затекшими ногами, неторопливо пошла к лежавшей около воды добыче. Не доходя до сохатого метра три, она остановилась и стала внимательно осматривать поверженного зверя, остерегаясь случайного удара. (Удар ноги раненого или бьющегося в агонии сохатого обладал страшной силой. Он мог срезать копытом сосенку, точно соломинку, не говоря уже о слабом человеческом теле.)

Тунгуска осматривала добычу:

– Хороший бык… Молодой! – запрокинутую горбоносую голову венчала тяжелая костяная лопата с четырьмя отростками. По телу смертельно раненного животного волнами пробегала дрожь. Наконец агония прекратилась, и туша сохатого застыла в каменной неподвижности. Агафья отставила ружье в сторону, прислонив его к стволику невысокой сосенки.

От обласка, оставшегося на берегу Варыньоги, прибежал Лыска. Крупный пес вздыбил шерсть на загривке. На прямых ногах пружинящей походкой обошел лежащего на земле лося и вдруг с хриплым захлебывающимся воплем кинулся на сохатого. Хрипя и давясь шерстью, стал трясти его за загривок.

Агафья довольно улыбалась, наблюдая азарт и ярость молодой собаки.

– Пущай привыкат! – наконец, дав собаке вволю излить злобу, охотница отогнала ее. Лыска, глухо ворча, нехотя отошел от лежавшей на земле туши и улегся около ружья под сосенкой. Агафья погладила собаку, приговаривая:

– Хороший собачка, хороший!

На небе догорала вечерняя заря. Из-под таежного полога все ближе подступали сгущавшиеся сумерки, готовые вот-вот поглотить песчаную полосу лесного озера. Тускнела тропа на водной глади, протоптанная невесомыми следами вечерней зари.

Агафья забеспокоилась:

– Однако, скоро темно будет. Костер надо палить! – Осмотрев еще раз добычу, она тихо проговорила: – Здоровый бык… Много делов будет! – И Агафья заторопилась наготовить дров. Она стаскивала сушняк, колодник в одну кучу рядом с убитым лосем. Куча дров росла на глазах, но Агафья все подтаскивала и подтаскивала валежник. Свежие медвежьи следы подсказывали ей, что ночью может наведаться в гости сам хозяин, Амикан-батюшка. Наконец, она кончила заготавливать дрова и быстро разожгла костер.

– Теперь будет хорошо! – удовлетворенно проговорила тунгуска, глядя на разгоравшийся костер. Затем она взяла за ногу еще не остывшую тушу, оттянула ее и сделала первый надрез вокруг коленного сустава острым охотничьим ножом. Крепко сбитая и ловкая, нож так и мелькал в ее опытных и сильных руках. Длинная, черная коса в руку толщиной выбилась из-под косынки, мешала работать Агафье. Она недовольно морщилась, ругаясь про себя, что мать не разрешает отрезать надоевшую косу.