Чернозёмные поля

Бабы обрадовались случаю дать отдых рукам и позевать на барские наряды. Никто не принимался за работу; Тимофей не осмеливался прервать барской беседы с бабами.

— О нет! Это ужасно трудно! Я никак не думала, чтоб так трудно было молотить! — вскричала Лида, бросая цеп и вся раскрасневшись от усилий и смущенья. — Как это вы, бабочки, можете молотить так долго? С утра и до вечера?

— Дело наше такое, мужицкое, барышня: и рады бы на печь, а надо за цеп. За нас, барышня, некому работать. Мы и за вас работаем, и за себя работаем.

— Вот барышня-разумница, дай Бог ей здоровья! — вмешалась вольнодумная Фёкла. — И правду она говорит, нешто под силу бабе такая-то работа? Руками машешь, машешь день-деньской, как мельница ветряная, домой придёшь — все твои косточки болят. А мужик этого знать не хочет! Говорит, печку истопи, портки мне помой, коров подой… Тимофей-то Фёдорович разве рано отпустит, староста ваш? Коров уже кою пору пригонят, а мы только цепы кладём, идём солому убирать, вороха… Что ж, я и при нём скажу…

— Ноне тебе не Петровки, — сдержанно, но всё-таки сурово заметил Тимофей. — День девять часов стал, успеешь выспаться. Деньги с господ берёшь хоть бы и летом, давай и работу вполне. Тебе в день пятнадцать копеек, другой пятнадцать — наберётся порядком. Ишь вас туг`a какая нашла. Да кажный Божий день так-то.

— Как, мама? Только пятнадцать копеек? — с искренними изумлением вскрикнула Лида. — Неужели так дёшево?

— Не говори этого при народе, — остановила её по-французски генеральша. — Ты должна понять, что их точка зрения совсем другая. Для бабы пятнадцать копеек Бог знает какая сумма!

— Уж мы и то просили Ивана Семёновича, — подхватила между тем Фёкла, — чтоб он хоть по двугривенничку на бабу положил. Уж так-то мы бы, барышня милая, старались вам. А то что пятнадцать копеек! Лаптей больше изобьёшь.

— В своём горбу убытка не бывает! Пятнадцать копеек на печи не подымешь, — философствовал Тимофей.

— Нет, мама, пожалуйста, прибавь им; это невозможно — пятнадцать копеек! — приставала по-французски Лида. — Позволь мне сказать им, что прибавят. Это ужас, что за цена!

— Ma ch`ere, это неловко; ты знаешь, что Иван Семёнович…

— Нет, я скажу, скажу! — всё настойчивее твердила Лида. — Голубчик, мамочка, я тебе все ножки исцелую, пожалуйста, позволь…

— Лиди, дружок, ты знаешь, я всегда с удовольствием облегчаю участь бедных людей, — слабо отбивалась генеральша. — Но ведь, согласись, есть же известный порядок…

— Так можно сказать, мама? Миленькая, ангелочек, я непременно скажу! Они все будут рады.

— Ах, какая ты несносная, Лиди; ты постоянно заставляешь меня плясать по своей дудке и делать всякий вздор.

— Послушайте, бабочки, я попросила маму, мама говорит, что она прикажет вам платить ещё по гривеннику, — объявила Лида, вся сияющая удовольствием. — Правда ведь, мамочка?

— Ты, Лиди, приводишь меня в отчаянье своею ветреностью и самовольством, — по-французски отвечала Татьяна Сергеевна и прибавила сейчас же по-русски своим обычным ласковым голосом. — Ну, что ж делать, бабочки! Моя баловница хочет вас побаловать. Уж попрошу Ивана Семёновича назначить вам по двадцати пяти копеек на день, хоть он и будто меня журить за это. Видите, бабочки, вырастила себе дочку на свою шею…

— Вот благодарим покорно милую барышню и барыню старую, — заговорили бабы. — На бабью нашу нужду нам копеечку накинули. А мы уж работать вам постараемся.

Бабы были очень довольны; Лида, Надя, все Коптевы и того больше. Генеральша чувствовала себя опять в роли благодетельной феи, и стало быть, тоже была довольна.

Только Тимофей мрачно потягивал носом и хмурился на ржаной скирд.

— Стало, и мужикам прикажете прибавить? — спросил он через минуту.

— Каким мужикам? За что? — озадачилась генеральша.

— Таперича мужик получал двадцать копеек на день; мужицкую работу с бабьей сменять не приходится; мужику надо тоже гривенник надбавить, — уверенно заметил Тимофей.

— Ах да… Ну конечно, конечно… само собою, — говорила растерянная генеральша, только теперь догадавшаяся, что мужик получал на её работе больше бабы.

— Ну, прощайте, бабочки! — опять крикнула Лида. — Хотите, я вам яблоков пришлю? У нас сегодня мочат яблоки!

— Пришлите, барышня-голубушка! Нам яблочков-то смерть хочется! — кричали в ответ бабы. — В сад к вам садовники не пущают, купить не на што.

— Смотрите же, поделите хорошенько, я вам пришлю три сотни.

— И на том спасибо, — отвечала развязная Фёкла, и сейчас же прибавила, обращаясь к бабам: — Вот, бабы, житьё господам, подумаешь! Коли б я была барыней, всё бы яблоки да пироги ела, и не смотрела бы на хлеб. Работы за ними никакой, только знай выбирай, как бы послаже съесть да помягче лечь. Не то что нам с вами, бабы!