Чернозёмные поля

Вечером на родительскую субботу кабак Морозихи был переполнен народом. Человек в дублёном полушубке, без бороды, похожий не то на солдата, не то на арестанта, сидел один-одинёхонек в тёмном углу и молча глотал водку. Прилепские однодворцы сразу заинтересовались новым гостем. Толпа развеселившихся парней, обнявшись за плечи, обступила чужесельца, чтоб попробовать, нельзя ли с него выпить хоть по маленькой.

— Ишь, служба, дела своего не забывает! — сказал один из них, постояв минутку около незнакомца. — Ты, брат, я вижу, чисто за посудой ходишь.

— А что ж мне на неё смотреть, на водку-то? — бойко отвечал незнакомец. — Её, каторжную, так и надо. Коли её шкаликом не подгонять, она и в рот не пойдёт.

Парни рассмеялись и получили о прохожем человеке очень лестное мнение.

— Твоя это правда, кавалер. Шкалик всему кабаку царь! — подхватил один из них. — Вот давеча полштоф мы выпили — ничего; ещё взяли косушку — ничего; а шкалик как принесли, так все и сохмелели сразу; стало, оно всех пьянее. Так, что ли, по-твоему, служба?

— Да видишь, какое дело, парень, — словоохотливо заговорил прохожий. — Ты-то вот полштоф пил, и косушку пил, и шкалик пил; ты и знаешь, какой пьянее. А я только и выпил один полштоф. Ставь-ка сюда косушку со шкаликом, вот я тебе и скажу свой сказ!

Беседа с таким остроумным и весёлым человеком до такой степени понравилась парням, что они живо уселись кругом стола и поставили на свой счёт косушку.

— Ты, видно, много, кавалер, знаешь, везде бывал, — пытала у гостя прилепская деревенщина.

— Я, братцы, ещё за везде сто вёрст был! — ответил, смеясь, прохожий. — Там был, где задом едят, ртом выплёвывают.

— Ах, ободрать тебя, — утешались парни. — Что ж о земле, малый, ничего не слыхать?

— О какой земле?

— Да о земле: нас всё господа межеваться требуют, а мы не хотим. Как это от царя слышно?

— От царя известно что! От царя давно приказ дан, чтоб на души резать. Господа держут.

— На души?

— Известно, на души. У кого, примерно, пять душ — пять десятин, али там десять, по пропорции, как по расчислению окажется; у кого одна — одну.

— А помещичью?

— Всё едино; теперь шабаш! Всю приказал перерезать. Мне, говорит, все равны. Было, говорит, время, да сплыло. А теперь хочешь, не хочешь — подавай!

— Так вот какое дело! — удивлялись кругом. — И правда ж это?

К столу уже давно подошли бородачи-хозяева, заинтересованные важными новостями.

— Стало, правда, коли царский указ. Царский указ не подменишь: на золотой бумаге писан, печать серебряная, а чернила красные. Я ведь тоже грамотный, сам читал…

— Сам читал? — с недоверием переспросили слушатели. — Что же это, стало, и владенных записей теперь не брать?

— Бери, не бери, всё порежут на души, — ответил прохожий, начинавший беспокойно посматривать по сторонам.

— Где же это тебе сказывали, почтенный? — спрашивали его кругом.

— Где сказывали? Небойсь, не у вас. Ты думаешь, у вас только и людей? Я, брат, на одном Ачуеве три года выжил. Знаешь Ачуев, где Кубант речка в море пала, на казацкой стороне? Протоку знаешь? Ну, вот то-то! Побыл бы ты там. Оттуда всё красная рыба к вам в Рассею идёт, осетрина, севрюга… Там з`aводи! А камыши на триста вёрст! Плавни называются, что твои леса. Там, брат, невод тянут князья, да графы, да полковники… Вот что! А посмотришь на него — наш брат: в рубахе, в портах, руки мазаные. Потому всяко бывает, хоронится. Один такой-то с нами в артели был, тоже от хозяина по рублю в день, наравне с прочими, получал. Со мной из одного котла хлебал. Приехала это вдруг карета шестериком, на белых лошадях, по тысяче лошадь стоит, два лакея, и прямо к нему. Мы смотрим, а лакеи его под ручки: ваше, мол, сиятельство, пожалуйте, барыня, говорят, за вами прислала. Сейчас это ему полковницкий мундир несут. Ну мы, известно, смекнули. Что ж? Ведь потребовал расчёт от хозяина, всё, как следует, до полушки получил. Завернул их особо в бумажку, смеётся: это, говорит, мне на вечную память будет, эти, говорит, денежки я трудовым п`oтом добыл. Ну, обыкновенно, сказал этой своей княгине по-немецкому, она из бумажника сторублёвую бумажку вынь да и подай нам: выпейте, говорит, за вашего старого товарища! Хозяин только рот разинул. Ну, известно, молчок; потому нельзя. Кто такой, откуда — никому не известно. Так и покатила карета прямо в Петербург!

Прилепские однодворцы разинули рты от удивления. Рассказчик как раз во-время ушёл из кабака, потому что водка была выпита, а сотский, долго стоявший в числе слушателей, пришёл в смущенье и пошёл посоветоваться к попу, не задержать ли на всякий случай говорливого гостя. что-то больно смахивавшего на беглого арестанта.