Чернозёмные поля

Надя разделяла вполне этот взгляд Анатолия, хотя не сознавала этого прежде. С той минуты она долго думала, в чём её собственный центр? на что ей нужно опереться и притянуть все свои другие силы? Только в самые последние дни перед отъездом Суровцова просветлело в голове Нади. Она поняла своим прямым рассудком, что прошедшее складывается недаром, что его не вычеркнешь из жизни, что силу свою нужно искать именно там. Да, сомненья нет никакого. Она хозяйка, она чувствует в себе добрые порывы матери. Зачем же лгать на себя? Она должна остаться тем, что она есть; ведь и Анатолий полюбил её такою, а не какою-нибудь иною, не хитроумною книжницею, не блестящею светскою львицею. Она не Ева Каншина и не Лида Обухова; она Надя Коптева. Надя стала глубже и подробнее рассматривать себя с этой трудно добытой точки зрения. У Нади была страсть лечить народ, помогать страждущим, особенно детям и женщинам. Из всех телят Надиного хозяйства самым любимым телёнком был тот, который хромал и кашлял, который больше нуждался в её уходе. Она собирала воробьёв с перешибленными крыльями, галчат, упавших из гнезда, цыплят и индюшат, которых колесом переехали или лошадь раздавила копытом, и отделяла их под своё особенное покровительство. Бог знает, что делала с ними Надя, но только всегда она выпускала их здоровыми из своего лазарета. Надя теперь, размышляя, почувствовала в себе врача. Ей пришло сейчас в голову, почему ей всегда так нравились занятия в цветнике.

Все эти различные вкусы получили, наконец, общий центр. Надя должна быть врачом, простым деревенским врачом, таким, какого требуют неиспорченные натуры деревенских баб, ребятишек, телят и индюшат. Она будет заниматься ботаникой, сажать в саду лекарственные травы, изучать их свойства, собирать их. Анатолий познакомит её с устройством организмов, с их жизнию. Она читала давно, года два тому назад, в кабинете у отца старую макробиотику Гуфланда. Эта книга глубоко подействовала на неё, хотя она не поняла в ней многого. Но идея о науке правильной жизни, сообразной с законами природы, крепко засела в голове Нади. Она теперь изучит эту науку долголетия во всей её полноте. Она чуяла скорее инстинктом, чем соображением разума, что научные занятия Анатолия очень близки к предмету её замыслов. Он везде придёт к ней на помощь. Картина жизни южно-бережского друга встала при этом в фантазии Нади во всём своём чарующем свете. Они работают вместе, рядом друг с другом. В воображении Нади так отчётливо и в таких заманчивых красках очерчивается молодая женская фигура с кистью в руках, наклонившаяся над рисованьем. Лучи солнца играют в маленькой, весёлой комнатке, на чистых и милых предметах, в отворённое окно видны южное море, южное небо. Надя никогда не видала их, но со слов Анатолия представляла себе их неизъяснимую прелесть.

— Да, мне необходимо рисовать акварелью! — сказала сама себе Надя. — Если я буду заниматься ботаникою, цветами, мне необходимо рисовать. Когда Варя давала мне в детстве рисовальную школу, она всегда удивлялась, с какою точностью и твёрдостью я передавала рисунок. Помню, мне было легко, меня ничто не затрудняло.

У Нади слегка закружилась голова от радостного волнения надежды. Её женский ревнивый инстинкт не мог помириться даже с неясною мыслью о том, что не она, а кто-нибудь другой выполнит для её Анатолия ту картину домашнего счастия, которую он представлял себе с такою увлекательностью. Зачем он рассказал ей об этой молодой счастливой паре на счастливом берегу моря, об этой женской ручке, работающей кистью рядом с микроскопом мужа! «Анатолий никогда не забудет этой картины, всегда будет томиться по ней, что бы ни говорил он в моё утешение! — часто думалось Наде. — Я должна, я обязана взять эту кисть в свою руку. Я не хочу, чтобы, смотря на меня, он не находил того, чего просит его сердце, и искал другую, рисующую, руку».

В голове Нади созрело смелое и быстрое решение, на которое она никогда бы не рискнула в более спокойном состоянии духа. Наде вспомнилось, с какою особенною приветливостью относилась к ней баронесса Мейен в редкие визиты к ней Нади; баронесса много раз просила Надю приезжать к ней запросто, с работою, с книгою; предлагала давать ей уроки музыки, заниматься с нею немецким языком. Теперь Наде жадно захотелось отправиться к баронессе и просить её помощи. «Она такая милая, простая; я знаю, что она говорит правду; с нею я не буду стесняться, — говорила сама себе Надя. — Ведь если бы я много знала, я бы помогла ей во всём!»

У баронессы Надя видела целый портфель букетов, рисованных акварелью на прекрасной толстой бумаге. Она знала, что баронесса хорошо рисовала цветы и что ещё недавно составила для своего мужа альбом всей его оранжереи.

Баронесса немного удивилась, увидав входящую Надю, детский румянец которой, и обыкновенно очень свежий, ещё более разгорелся от небольшого смущения, с каким она входила на этот раз в дом баронессы. Надя была одна, чего она не делала до сих пор.