Чернозёмные поля

— Так я вас очень прошу, папа! — умоляла Надя, отворяя дверь в коридор.

Вошёл секретарь Макар Дмитриевич.

— Там, Трофим Иванович, уж собрались, — сказал он скромно.

— Да!.. Собрались!.. Эко диво собраться… Им-то легко собираться, да мне каково! — ворчал Трофим Иванович, с трудом поднимая своё грузное тело с кожаного кресла. — Захвати-ка эти бумаги с собою!

Он отворил маленькую дверь из кабинета в камеру и вошёл туда, позёвывая, в своём измятом парусиновом пальто, болтавшимся на нём, как мешок. Писец встал, поклонился и сел; публика тоже шумно встала.

Трофим Иванович не спеша подошёл к столику за решёткой, на котором лежала золотая судейская цепь и несколько дел, зевнул ещё раз во всю глотку и, словно нехотя, навесил на себя цепь.

— Заседание открыто! — сердито пробасил он, опускаясь на стул и озирая публику враждебным взглядом.

Посетители сидели навытяжку и вперили в судью благоговейный взгляд.

— Первое дело, — начал Трофим Иванович, рассматривая с нахмуренными бровями какой-то лист бумаги. — Чёрт его поймёт, какое тут первое дело? Где Макар Дмитриевич? — оглянулся он назад на секретаря. Подбежал Макар Дмитриевич, ещё на бегу прищуриваясь и вытягивая шею к листу бумаги. — Где тут у тебя первое дело? Ничего не поймёшь.

Макар Дмитриевич указал строку на листе и подал самое дело, лежавшее под жирным локтем судьи. Медленно вздел Трофим Иванович на нос серебряные очки, откинул голову слегка назад и, подняв в руке лист бумаги, стал читать запинаясь:

— «Дело по жалобе волостного старшины Спасской волости Рыбкина о нанесении ему обиды словами и действием, при исполнении обязанностей старшины, временно обязанным крестьянином той же волости, второго спасского общества, Василием Мелентьевым». Старшина Рыбкин!

— Здесь, ваше высокородие! — отозвался старшина.

— Выходи сюда. Мелентьев здесь?

Василий неловко и робко протирался через толпу от порога камеры. Старшина подошёл к решётке с развязностью писаря, привычного к обращению с начальством.

— Ты это чего на него жалуешься? — обратился Трофим Иванович к Рыбкину.

— А каким, теперича, манером прописано вашему высокородию в поданном мною вашему высокородию от двадцатого мая прошения, так, значит, оно в подлинности и происходило, — отрапортовал развязный старшина. — Что собственно самоличной своей дерзостью нанёс моему начальственному лицу подлое оскорбление, которого даже и последний человек…

— Ты, брат, мне зубы не заговаривай; у меня зубы не болят, — обрубил его Трофим Иванович. — Ты мне говори наотрез: чего ты к Василью пристал? Ты думаешь, я не знаю, что у вас всё дело из-за подзагонника стало?

Старшина Рыбкин разом смутился и вертел свою бляху.

— Это точно, что из подзагонника, — глубоко вздохнул Василий. — Нам с тобою, Иван Сысоич, один раз помирать.

Но Рыбкин уже встряхнул головой и успел оправиться.

— Ваше высокородие! Пустых речей не извольте слушать, — бойко лебезил он. — А потому как я по долгу присяги, как, значит, начальство мне приказывает… должон завсегда по чести и совести. А этот человек мне ни сват, ни брат. Мне в его подзагоннике антересу ровно никакого нет. У меня, ваше высокородие, у самого, благодарю Всевышнего Создателя и родителев моих, собственной, значит, четвертной земли сорок десятин состоит… А как я осмелюсь, ваше высокородие, господин мировой судья, убедительно просить прошеньице моё к вашему высокородию от двадцатого сего мая прочесть, и я против того прошенья свидетелей буйства этого самого человека Василия Мелентьева во всей точности представить обязан.

— Читал, брат, твоё прошение. Вот что ты от меня получишь: шиш! Ты думаешь, старшиной назвался, так тебе так вор разиня рот и поверят! «Оскорбленье начальства!» — коверкал его Трофим Иваныч. — Начальство какое выискалось! Коли ты начальство, так по закону и поступай, не обижай крестьян, не лезь на чужую землю.

В эту минуту Макар Дмитрич нагнулся к уху судьи.

— Трофим Иваныч, да ведь это дело вам неподсудно. Ведь это преступленье по должности.

— Как неподсудно? — вскрикнул Трофим Иваныч, не умевший шептаться. — Покажи закон! — Макар Дмитрич отыскал закон. — Вот тоже выдумали, выдумщики эти петербургские! — бормотал вслух Трофим Иваныч, с недовольным видом перелистывая положение о мировых судьях. — Посадили судить всех, дворянина и генерала всякого, а мужик неподсуден… Преступленье по должности… Скажите на милость! Должность какую важную отыскали, волостного старшину. Становой их за хохол таскает, а мировой судья судить не смей! — Он бросил на стол положение, помолчал немного и объявил сердитым басом: — Дело прекращается по неподсудности мировому судье.

Макар Дмитрич опять нагнулся к его уху.

— Нужно, Трофим Иванович, объявить тяжущимся, чтобы обратились в окружной суд.

— Ну их к шуту совсем! — гневно вскрикнул Трофим Иванович. — Очень мне нужно советы давать всякой сволочи. Пусть обращается к кому хочет, хоть к султану турецкому!

Старшина и Василий продолжали стоять.

— Прикажите, ваше высокородие, хоть свидетелей вызвать! — убедительно просил Рыбкин.