Черные ангелы

— Ах, я тебя умоляю! Катрин рассчитывает найти во мне хорошего управляющего, и не более того. Я буду работать, как раньше. Но…

Матильда обескураженно наблюдала за Андресом.

— Но не следует забывать, что старик эксплуатировал меня много лет, что я ишачил на него почти задаром… Полагаю, Тамати, я вправе рассчитывать на компенсацию?

Он действительно похож на своего отца! Один к одному. Матильда вдруг узнала в нем маленького Габриэля, трогательное личико которого скрывало настойчивые неумеренные притязания. Чудесное превращение случалось не впервые: в крепком черноволосом юноше неожиданно проступал худенький белокурый мальчик из ее детства. Андрес переставал быть Андресом.

Она видела, что он говорит не сгоряча, что тут каждое слово обдумано заранее и вдолблено ему Градером.

— Понимаешь, когда мы уладим формальности, надобность в моем постоянном присутствии отпадет, мне нечего будет опасаться, не нужно будет следить за стариком. Я стану ездить к отцу в Париж. Он там одинок. Его тоже эксплуатируют. Позаботиться о нем — мой долг…

— Но твой дядя Симфорьен не может обойтись без дочери… Катрин ему совершенно необходима…

— Я и не собираюсь ее у него отнимать, — засмеялся Андрес.

— Скажи, ты ведь не будешь отлучаться надолго? Париж ты никогда не жаловал. Твоя жизнь — в Льожа!

— Это ты так решила. Ты всегда решала, что мне любить, а что нет. К тому же я не уеду насовсем. Буду жить тут, там — по обстоятельствам.

— Каким таким обстоятельствам?

Он не отвечал. Улыбка обнажала его здоровые, но неровные, как у матери, зубы. Матильда уловила на дорогом для нее лице какое-то затаенное торжество. Она спросила тихо:

— А как же я, Андрес? Обо мне ты не подумал?

Он хмыкнул:

— Мне кажется, ты уже достаточно мной попользовалась… И потом, я тебе быстренько сделаю внучка или даже двух… Их я тоже не стану у тебя отнимать. Кроме того, — добавил он с ехидцей, — у тебя остается дочь…

Колкость тоже шла не от него. Его невинными устами говорил Градер.

Солнце стояло уже высоко и припекало, как в сентябре. На луг одна за другой потянулись коровы, фермерский сын закрыл за ними мокрые от росы ворота. Матильда смотрела на коров. Она не хотела думать о том, что творилось у нее внутри, не хотела видеть очевидного; она всеми силами старалась направить разговор в обычное для ее бесед с Андресом русло. Он теперь станет богатым, отец окончательно захватит власть над ним и, надо полагать, испортит его… Он уедет, увидит много нового. Это все естественно.

Но вдруг, внезапно, как прилив крови, у нее вырвался неосознанный крик:

— Ты меня не любишь, ты меня никогда не любил!

Он посмотрел на нее с удивлением. Матильда и сама была потрясена тем, что сказала. Она попыталась замять неловкость, но голос ее дрожал:

— Разве я смогла бы дать тебе больше, если бы ты был моим сыном?

— Смогла бы, Тамати. Сказать что? Ты бы прежде всего подумала о моем будущем, отослала бы меня из этого дома, где я рос, как крестьянский сын; уроки здешнего учителя показались бы тебе недостаточными; ты бы отправила меня учиться в Бордо… Но тебе было тоскливо со стариком. Вот то-то и оно! Твоя дочь… Лучше не надо о ней! Я был твоей отрадой, утешением. Потом ты позволила мужу сделать из меня добровольного управляющего. Лишь бы я оставался в Льожа, больше тебе ничего не требовалось. А чтобы я не скучал — пожалуйста: футбол. Вы даже и площадку предоставили. В деревне я, понятно, был асом. Конечно, без тебя я… Но только не пытайся уверить меня, что обращалась со мной, как с сыном. Это было не так!

Он говорил правду, и правда ошеломила ее. Но кто ему открыл глаза? Она достаточно хорошо знала своего воспитанника. Возможно, в глубине души он и осознавал себя жертвой, но кто-то должен был пролить на это свет. Сами слова, которые он произносил, были ему подсказаны. Кем? Отцом? И вдруг ее осенило: «Женщина! У него есть женщина, от нее он узнал, чего ему недостает…» Вслух между тем она начала оправдываться:

— Ты несправедлив, малыш. Я старалась заставить тебя учиться, но тебя не интересовали книги. Ты говорил, что в жизни тебе не понадобятся книжные знания. Ты любил футбол, охоту, лошадей.

— Дети все так говорят, но родители не ловят их на слове. С годами я бы полюбил читать. Не глупее других. Дело не в футболе… Ты понемногу внушила мне, что я неумен. Я, может, не семи пядей во лбу, и тем не менее…

Он полагал, что Матильда не слышала окончания фразы, которое он прошептал себе самому: «Тем не менее я могу нравиться…» Но она догадалась, отвернула лицо в сторону, и Андрес понял, что она плачет. Он попытался ее обнять, потому что искренне ее любил. Она высвободилась:

— Оставь меня… Пойди посмотри, сидит ли все еще твой отец у дяди Симфорьена. Позовешь меня, когда они кончат.