Черные ангелы

На другой день после завтрака приехала Матильда, я не присутствовал при встрече. Время от времени я слышал ее голос: она звала сестру, смеялась и пела, разбирая вещи у себя в комнате. В доме громко хлопали двери. Как и в детстве, с ее появлением везде пробуждалась жизнь — в этом она не изменилась. Я сидел перед крыльцом и читал газету, когда кто-то, подкравшись сзади, тихонько снял с меня шляпу. Вслед за тем я услышал знакомый смех. По смеху я ее и узнал, а в остальном высокая девушка с осиной талией нисколько не напоминала смуглого тщедушного подростка, с которым я некогда играл. Так же мало она походила и на сегодняшнюю Матильду, госпожу Симфорьен Деба, недавно сменившую духовника. В ту пору, господин аббат, она была сама жизнерадостность. Ничего от знакомой вам солидной дамы… Испуганная пичуга, ласточка, по ошибке залетевшая в дом и натыкающаяся на все подряд. Худая, угловатая… Это создание стояло посреди аллеи, будто всего на секунду спорхнуло с ветки, покачивало шляпой, вертело приглаженной головкой и разглядывало меня. Могу до мельчайших подробностей описать ее платье с короткими не по сезону рукавами, нитку крупных кораллов на смуглой шее. Я не узнавал сам себя: из глубин моего существа поднималась таинственная нежность, набрасывая покров забвения на прошлую преступную жизнь. Я снова стал юношей и робел перед девушкой. Все прожитое мне просто приснилось. Я возвратился в то время, когда мы прятались в кустах бирючины. Адила искала нас, звала, кричала, я легонько, не прижимая к себе, держал Матильду за талию, она обвивала руками мою шею. Вся моя гнусная жизнь оказалась кошмарным сном, но вот я пробудился, увидел тебя наяву: ты здесь и ты меня любишь… Мы оба замерли, едва сдерживаясь, чтобы не броситься друг к другу в объятия… Она заговорила первая:

— Ты нисколько не переменился, Габриэль! Ты покраснел, совсем как раньше…

Роковые слова: завеса спала, открылась реальность.

Неужели же она не наложила отпечатка на мою внешность? А в общем-то Матильда не ошиблась: я уже в те годы, когда мы играли вместе, был таким же порочным, как и теперь, но нежный возраст прикрывал это маской невинности… Я действительно не изменился: что бы я ни натворил, я все равно ничего не мог прибавить к своему истинному лицу.

— У тебя вполне здоровый вид… А ведь ты действительно болен… Мне все известно: я посмотрела твои рентгеновские снимки, когда приезжала сюда в последний раз… В медицине я теперь кое-что смыслю! Просто поразительно, как ты хорошо выглядишь.

Она спросила, повышается ли у меня температура, огорчилась, что я не измеряю ее каждый день. Мы пошли по дороге. Много сосен было вырублено, топоры не пощадили наши потаенные уголки, оголили Бальон, журчавший прежде под сенью дубов и ольхи. Речушка эта, к которой мы продирались некогда сквозь густые заросли, подрагивала теперь среди пней и щепок.

— А сам Бальон все тот же, — сказала Матильда. — Как ты думаешь, могут ли бомбардировки и газовые атаки уничтожить речки? Вода течет и течет, ей ничего не сделается…

— Нет, малышка, (так я всегда к ней обращался раньше), воду можно отравить… Смотри-ка, а наш «голубятник» еще здесь!

Голубятником, вы знаете, у нас называют укрытие для голубиной охоты. Мы забрались в него, как, бывало, в детстве. Мне и в голову не пришло воспользоваться уединением, никаких дурных мыслей не возникло и у Матильды. Мы встретились, как два ребенка, привыкшие проводить каникулы вместе, мы просто сидели рядом. Среди бескрайней тишины, вдыхая запах сухого папоротника, я снова утратил сознание реальности. В тот день я готов был поверить, что мои деяния, не оставившие следов на лице, не сказались и на моей душе. Может, у Матильды чистоты и невинности хватало на двоих? Несколько мгновений я наслаждался счастьем… Да, я понял тогда, что такое счастье… Потом Матильда сказала:

— А знаешь, Адила стала совсем другой… Ее не узнать: старуха.

Я промолчал. Капли дождя стучали по навесу из папоротника и веток. Совсем близко надсаживалась какая-то птица. Не думать об Адила! Не думать об Адила! Но сколько я ни старался, с этой минуты она стояла между нами. Матильда принялась расспрашивать, чем я занимаюсь, на что живу. Я отвечал уклончиво, с внутренней дрожью. Матильда, как это у нас водится, была девушкой практичной, в делах сведущей, ей так просто голову не заморочишь. По счастью, среди моих занятий имелись и такие, в которых позволительно признаться. В то время можно было купить любой товар, придержать его, а через месяц перепродать с большой выгодой. Матильда поморщилась, она называла это «спекуляцией».

— У тебя никогда не возникало желания уехать из Парижа и поселиться в Льожа? — спросила она.

— Что я буду здесь делать?

— Не знаю! Сам придумаешь…

Наши взгляды встретились в полумраке. Дождь кончился. От влажной земли тянуло холодом… Но нам было тепло. Я знал, что она хочет мне предложить. Догадывался… Поздно! Разве только потребовать новой жертвы от Адила?.. Собственно, и не жертвы даже: она меня больше не любила. Брак наш воспринимала как должное. Что она могла мне сделать?