Черные ангелы

Лука, конечно, не лучший выход из создавшегося положения, но мне приходилось работать и не с такими людьми. Когда я попал в переплет из-за корпорации 'Топик', мне понадобилась вся выдержка, на которую я был способен. А обходились со мной очень жестко, и я знал, на что способны люди, наделенные властью. Разумеется, Лука не тянул на штатного дознавателя прокуратуры или костоломов 'Топика', но работать с этим человеком все равно было трудно. Пожалуй, один Леха благодаря природному юмору умел с ним ладить. Такого юмора у меня не было, вернее, он улетучивался, когда я общался с Лукой.

— А Мирон-то был? — спросил Леха с тоской в голосе.

— Был, — ответил я, испытывая чувство неполноценности, потому что и Леха мне не верил.

Что мне оставалось делать? Если бы я сказал, что Мирона не было, что мне все приснилось, было бы еще хуже.

— Ну был, так был… — согласился он и вдруг добавил: — Мне все надоело… Пойду свою 'мамию' собирать…

— Леха… — удивился я, — ты что, бросаешь меня?

— Устал, — вздохнул он, не глядя мне в глаза. — Может, этих зеленых человечков и не существует?.. А?.. Кто знает?..

— Леха! — воскликнул я. — Чутье потерял?! Назревают такие события… блондинка… летчик… Мирон… бармен…

— Потерял… — признался он, — вот если бы у меня была жена, если бы меня не бросило правительство, если бы главный был родной мамой, я бы всех простил, и то бы подумал. А так, гори оно все синим пламенем…

— Может, ты и прав, — сказал я, чтобы облегчить его страдания. — А мне деваться некуда.

— Ладно… — произнес он с горечью, в которую вложил всю мудрость человечества.

Действительно, в сложившейся ситуации каждый из нас был волен выбирать. Мы пожали друг другу руки и разошлись. Он поплелся к себе в каптерку. Его фигура выражала опустошенность. А я открыл дверь в кабинет Луки. Он лихорадочно диктовал своему новенькому баснословно дорогому квантовому компьютеру статью. Даже у Алфена была далеко не самая последняя модель. Хоть в этом Лука утер ему нос. На гвозде, вбитом с стену, висела его знаменитая 'карапуза'. Надо сказать, что его кабинет был еще меньше, чем у главного — в нем даже дивана не было. К тому же в нем было душно, как в кочегарке, которую я имел честь посещать в детстве. Впечатление от пребывания в ней было примерно такое же, как и от пребывания в кабинете у Луки, только раз в пять ярче, потому что на Марсе всегда было минус сорок, а в кочегарке, как утром в тропиках — все плюс тридцать пять. Но Луке все было нипочем. Он никогда не потел. Зато я сразу покрылся предательской влагой — сказывалось вчерашнее чаепитие.

— Привет, — сказал я. — Я пришел…

Он сдвинул на лоб очки и уставился на меня. Усы его грозно шевелились, а лицо как всегда выражало крестьянскую хитрость. Было такое ощущение, что Лука знает обо всем на свете. Надо ли говорить, что синяк на шее, оставленный Пионовым, приобрел синюшный оттенок, а по краям пожелтел. Впрочем, точно такой же был у меня на лице справа.

Я взял в углу комнаты стул, поставил его в центре комнаты и сел, давая понять, что я не мальчик на побегушках. Он тряхнул головой, очки упали на переносицу, и сказал:

— Сейчас смотаешься в Смольный… к одному человечку. Я ему сбрасываю информацию о твоем планшетнике, летчике и Мироне Павличко…

Оказывается, за заботами о собственном здоровье Алфен не забыл позвонить Луке и сообщить последние новости.

— Ты и об этом раскопал? — спросил я, помня первую заповедь журналиста — не выдавать своего информатора, то есть Таню Малыш. Я только забыл, что этот информатор уже мертв.

— Конечно, — многозначительно произнес он. — А человечек расскажет нам о вторжении. Отнесешь ему бутылку водки.

— У меня могут быть неприятности, — признался я, — планшетник тянет на два года.

Я уже знал, к кому он навострил лыжи — конечно к Курдюмову, к кому еще? А если Курдюмов узнает, что еще кто-то знает правду о блондинке, то я точно попаду в список невыездных, и тогда прости-прощай Марс. Я почувствовал старый, противный запах системы. У меня не было ни малейшего желания снова бодаться с ней. Вот чего я действительно боялся, поэтому и не стал на Земле классным журналистом.

Еще я мог сказать Луке, что Курдюмов натурой не берет, но промолчал.

— Если работаешь репортером, то надо быть самым циничным и продажным, — нагло заявил Лука мне в лицо.

— Но не до такой же степени?! — удивился я.

Я не требовал от него жалости, но хотя бы элементарной порядочности.

— Сынок… — устало сказал он, глядя на меня поверх очков, — когда проживешь с мое, то поймешь, что миру на тебя наплевать. Ты думаешь, что поступаешь справедливо, но никто этого не оценит и не повесит тебе на пуп звезду героя.

— Да ты такой же беспринципный, Лука, — сказал я, — как и все земляне.

Всегда найдется предатель, разрушающий систему. Страны разваливаются именно из-за таких людей: десяток неразборчивых в средствах политиков, десяток денежных тузов, не уважающих законы, десяток циничных журналистов — и общество начинает на них равняться. Потом кое-кто из них становится национальным героем. Вот об этом Лука и напомнил мне: