Черные бароны или мы служили при Чепичке

Его слова всем пришлись по душе, и можно было приступать собственно к репетиции. Кефалин понимал, что более странного хора не видел перед собой ни один режиссёр. К разнице в характерах, профессиях и образовании солдат он уже давно привык, но среди девушек она просто потрясала. Рядом с расфуфыренными и надушенными городскими девицами смущённо улыбались обычные зачуханные бабёнки, не обошлось и без фетишисток, испытывающих пристрастие к военной форме. Двое девушек были цыганского происхождения, три имели неоконченное среднее образование, а четыре были матерями–одиночками. Каждая их них жалась к своему избраннику, учащённым дыханием давая понять, что окружающая обстановка их никоим образом не устраивает.

Тем не менее, Кефалин очень энергично начал репетицию, и тут оказалось, что он не преувеличивал. Нескольких минут хватило для того, чтобы все собравшиеся уверенно освоили припевы песен. Художественный руководитель мог быть доволен.

Три недели всё было по–старому. Солдаты, едва вернувшись в казарму, тут же расходились по древнему городу, только теперь у каждого имелась увольнительная, подписанная старшиной роты, который был благожелательно настроен к хору и культурным мероприятиям вообще.

Лейтенант Троник время от времени останавливал Кефалина и расспрашивал его насчёт смешанного хора. Он одолевал Кефалина вопросами, но тот держался так уверенно, что замполит сам начинал верить, что и впрямь готовится что-то необыкновенное.

— Кефалин, — говорил он руководителю хора, — уважайте моё доверие и покажите, на что вы способны! Как я уже говорил, я приду вас послушать, и приму решение! Если ваш хор на что-то годится, вы не пожалеете. Я о вашей инициативе доложил капитану Оржеху, и он сказал, что мы могли бы выступать в Непомуках при встрече молодого пополнения. Кроме того, мне надо рекомендовать двух или трёх товарищей к повышению до ефрейтора. Если в этот раз вы меня не подведёте, как это уже не раз бывало, то помимо Ясанека я буду рекомендовать и вас. Хоть вы и не отличаетесь примерным поведением, но зато вы комсомолец и к концу срока службы не скатываетесь в пассивность.

Кефалин задрожал, потому что ни в малейшей степени не стремился к чинам.

— Товарищ лейтенант, — предложил он, — то, чем я занимаюсь, я делаю из любви к музыке, а не ради повышения. В роте есть целый ряд товарищей, которые заслуживают его гораздо больше меня. Взять, к примеру, Анпоша, он тоже комсомолец, и больше достоин этой чести.

— Я знаю, что говорю, — решительно ответил замполит, — И могу сказать, что ваша скромность меня очень удивила. У кого-то, может быть, закружилась бы голова, а вы наоборот, выдвигаете своего товарища. Однако о повышении Анпоша не может быть и речи! Содержание его личного дневника носило такой характер, что член комсомольского актива запросто мог бы превратиться в политического преступника. И только моё великодушие этому помешало! Запомните мои слова, Кефалин — если покажете себя, закончите службу ефрейтором!

Стоял необычайно холодный сентябрьский день. С серого неба моросил мелкий дождь, и пани Ванкова затопила печь в комнате Людмилы, чтобы её постоянно поющая доченька не простыла и не потеряла голос.

— Ла, ла, ла, — раздавалось из ванной. Серебряное сопрано разливалось по семейному дому над Лужницей непрерывной серией маленьких произведений искусства, которые с пани Ванковой слушала и огромная немецкая овчарка Цазан (отец — Клаус фон Лобершлюхт, мать — Бела из Розовой долины). Были времена, когда он с трудом сносил Людмилино пение, и при первом»ла–ла»заходился пронзительным воем, но потом привык, и к взрывам искусства относился флегматично.

Людмила, всё ещё напевая, плескалась в ванне, предвкушая скорые события. Лишь через несколько часов её представится возможность продемонстрировать Кефалину и его командиру размах своего таланта. Мало когда она ощущала себя в столь прекрасной форме. Ей давались и высокие и низкие ноты, диапазон был почти три октавы, и здоровое честолюбие нарастало с каждой минутой.

Людмила ловко выскочила из ванны и завернулась в банный халат. Чувствуя себя знаменитой оперной певицей, она направилась в свою комнатку, пробежала по холодной лестнице, где у неё на мгновение застучали зубы, и вошла в приятно натопленное помещение. Она встала у раскалённой печки и снова с чувством запела. Звуки»ла–ла–ла»разносились по комнате, били ключом из девичьего горла, и донеслись до немецкой овчарки Цазана, который уже долгое время невыносимо скучал. Сегодня пани не пустила его даже в сад, чтобы он не нанёс в дом грязи, так что его хищный темперамент до сих пор не находил себе выхода. Теперь же, едва заслышав ликующее пение своей молодой хозяйки, он решил, что было бы неплохо с ней немного пошалить. Цазан потянулся и помчался в направлении звенящего сопрано.