— Меня один тип хотел уколоть обычным ножиком, — вспомнил Цимль, — только это был не доктор. Четыре класса сельской школы и то вряд ли. Он жил на Качаке, а я у него увёл одну фифочку. Такая была миниатюрная брюнетка с пылким взглядом. А того фраера это как-то задело и он на меня попёр с мачете для резки хлеба. Хотел меня пырнуть, только я у него нож выкрутил и уселся на его мужественную грудь. Потом свистнул парням и привязали мы его, беднягу, к мученическому столбу.
— А что вы с ним сделали, — заинтересовался Кефалин.
— Сняли с него ботинки, — рассказал Цимль, — и щекотали ему ступни пёрышком. А он рыдал и просил нас, чтобы мы его лучше отдубасили, но мы были немилосердны! Щекотали его два часа, и отпустили только тогда, когда он начал синеть лицом!
Старший лейтенант Гулак входил в число первейших обжор среди офицеров нашей армии. Он постоянно отирался около кухни, проверял гигиену и вымогал взятки за снисходительность. Его страсть к еде была фантастической, и ни один из поваров не мог вспомнить, чтобы Гулак когда-нибудь был сыт. Казалось, нет на свете силы, способной испортить ему аппетит.
Повар Лебеда, привыкший к лоску международных отелей, эту недалёкую и вечно жующую скотину ненавидел всей душой, и если он хотел, чтобы его оставили в покое, не оставалось ничего иного, кроме как предлагать всё новые и новые лакомства.
Вот и в этот раз голодный лейтенант пришёл проконтролировать приготовление пищи. Он уже заранее ухмылялся и причмокивал в блаженном предвкушении.
— Какие-то трудности, Лебеда? — спросил он, чтобы исполнить формальности.
— Когда я готовлю сегединский гуляш, никаких трудностей быть не может, — гордо объявил Лебеда, — Это моё фирменное блюдо.
— Однако, Лебеда, однако, — заинтересовался Гулак, — много же у вас фирменных блюд!