Черные боги, красные сны (Сборник)

Алендар молча смотрел на призрачные, вспыхивающие светом волны. Огромная, почти неразличимая во мраке тварь пробила маслянистую поверхность, чтобы тут же с тяжелым плеском снова исчезнуть в бездонной пучине; по воде, точнее, по тому, что казалось водой, медленно разошлись круги.

— Так вот,— Алендар говорил, не отрывая глаз от кошмарного, словно увиденного в страшном сне океана. — Жизнь очень стара. Есть много рас, несравненно более древних, чем человечество. Например — моя. Жизнь возникла в черной слизи океанских пучин и поднималась к свету по многим бесконечно разнообразным путям. Некоторые расы достигли зрелости и обрели глубокие познания еще в те незапамятные времена, когда ваши предки беззаботно цеплялись хвостами за сучья тропических деревьев.

И многие столетия — по вашему, человеческому счету — Алендар жил в этом замке, жил и взращивал красоту. Позднее он начал продавать наименее совершенных красавиц, возможно — затем, чтобы намекнуть людям на непостижимую для них истину. Ты начинаешь понимать? Моя раса находится в отдаленном родстве с теми, кто питается человеческой кровью, и в более близком — с теми, кто пьет не кровь, а жизненную энергию. Мои вкусы еще более утонченные. Я пью красоту. Я питаюсь красотой. Да, да, питаюсь, в самом буквальном смысле этого слова.

Красота не менее материальна, чем кровь,— в некотором смысле. Это отдельная, отличная от других субстанция, содержащаяся в плоти мужчин и женщин,— или, если хочешь, не субстанция, а сила. Ты, вероятно, заметил некую пустоту в самых совершенных земных красавицах — мощь красоты подавляет все прочие силы, высасывает все соки из интеллекта, совести и доброты.

В самом начале — в здешнем, нашем начале, ведь к моменту зарождения этого мира моя раса была уже древней и мудрой, ее семена занесены на Венеру с другой, далекой планеты,— мы пробудились от долгой спячки, покинули первородную слизь и стали питаться красотой, внутренне присущей человеку даже в те далекие годы его пещерной дикости. Но это была жалкая красота, скудная пища, а потому мы изучили вашу расу, определили наиболее подходящий для селекции материал, воздвигли эту твердыню и посвятили все свои силы доведению человеческой красоты до крайних пределов.

Постепенно мы добились того, что из множества разнообразных пород осталась одна, наиболее удачная,— вы, какие вы есть сейчас. Мы взрастили наивысший для вашей расы тип красоты — а то, что хранится у меня, в этом замке, можно назвать чистым селекционным материалом. К сожалению, я не могу показать тебе, что мы сделали в других мирах, работая с другими, бесконечно непохожими на вас расами...

Вот так мы это и делали — выращивали женщин, как рассаду, для получения высоких урожаев красоты, которой мы питаемся.

Но любая пища со временем приедается. Водир удостоилась моего внимания по той простой причине, что в ней я заметил проблески качеств, почти невероятных для мингской девы,— они исчезли в процессе селекции. Ибо красота, как я уже говорил, пожирает все прочие качества. И вот, непонятно каким образом, у Водир сохранились и ум, и отвага. Они заметно снижают красоту этой девушки, однако послужат отличной приправой к сытной одинаковости ее подруг. Так я считал — пока не увидел тебя.

К своему удивлению, я вдруг понял, что очень давно не пробовал мужскую красоту. Она настолько редка, настолько отлична от красоты женской, что я почти забыл о ее существовании. А у тебя она есть, пусть и в грубой, некультивированной форме.

Для того я и провел сегодняшнюю экскурсию — чтобы подвергнуть испытанию это редкое качество, твою грубую, неотесанную красоту. Ошибись я относительно предполагаемых глубин твоего разума, ты давно отправился бы черным тварям на съедение, однако я в тебе не ошибся. Под черепаховым панцирем твоего самосохранения таятся глубинные силы, из которых произрастают корни мужской красоты. Пожалуй, я ее взращу, дам ей время усилиться, применю форсированные методы, в моем арсенале их много, и только потом — выпью. Думаю, это будет редкостное наслаждение...

Рокочущий голос затих. Алендар посмотрел Смиту в лицо. Смит вяло сопротивлялся, но его глаза, словно по своей собственной воле, соединились с пронзительным, сверхчеловеческим взглядом, напряженная бдительность бесследно растворилась, он замер, завороженный двумя ослепительными точками, сверкавшими в глубине темных, бездонных провалов.

Алмазный блеск расплывался, угасал, превращался в тускло мерцающие омуты. Прошла минута или век, и перед Смитом раскрылось черное зло, стихийное и безбрежное, как космический вакуум, головокружительная чернота, где таился безымянный ужас... Глубокая, бесконечно глубокая чернота клубилась, засасывала. Из этой огромной стихийной тьмы в его мозг заползали чуждые, омерзительные мысли... и он увидел страшную черную трясину, ту самую, где прежде беспомощно барахталась душа отважной Водир, и нечто сокрушительное, непреодолимое гнало его вниз, в кошмар наяву, с которым невозможно бороться.