Черные дьяволы

— Черт, скоро совсем развиднеется, — сказал Костя Арабаджи. — Что делать будем, лейтенант?

— Надо добраться до лимана, — сказал Нечаев, которому эти места были знакомы. — Пересидим в камышах.

— А если не успеем?

— Должны успеть, — сказал Гасовский.

Из окаменевшей глины кое-где пробивалась твердая травка. Росла она по склонам балочки. На дне балочки тянулась наезженная колея.

Спустившись в балочку, они пошли вдоль колеи, которая снова вывела их в степь к заброшенной хате, стоявшей посреди двора, обнесенного толстой стеной. Двор был пуст — ворота, сорванные с петель, валялись под дикой грушей. Но в хате могли быть люди.

Гасовский кивнул Нечаеву, и тот метнулся к ограде, прижался к ней, а потом крадучись направился к воротам. Сеня-Сенечка двигался ему навстречу. Потом они юркнули во двор.

— Подожди меня здесь… — шепнул Сеня-Сенечка.

Он осторожно нажал на скобу, и дверь подалась. Нечаев вскинул винтовку.

Прошло несколько минут. В хате чиркнула спичка. И опять стало темно. Потом послышался шорох.

— Ну как?

— Никого… — Сеня-Сенечка появился в проеме двери. — Но тут кто-то был. Недавно. На столе грязные миски стоят. И вот, — он протянул Нечаеву хлебную горбушку. — Еще мягкая.

— Думаешь, румыны?

— А кто ж еще? Хозяева так не загадят. — Он поднял голову. — Хорошо бы на крышу забраться.

— Тебя подсадить?

— Ничего, я сам. Ты позови наших.

Нечаев тихо свистнул, и в ответ послышался такой же тихий свист.

— В хате никого, — сказал Нечаев Гасовскому. — На столе посуда, окурки…

— А где Семен?

— На крыше.

Они подождали, пока Сеня-Сенечка спрыгнет на землю.

— До лимана совсем близко, — сказал он, отряхиваясь. — Километра четыре.

Четыре километра! Гасовский вытащил пистолет. Надо было спешить.

— А может, останемся, лейтенант? Пересидим в хате, — сказал Костя Арабаджи.

— Нельзя, дорога близко, — ответил Гасовский. — Румыны опять могут наведаться.

Он не хотел рисковать.

Рассвет они встретили в камышах, по грудь в мутной тепловатой водице. Над камышами стлался туман. Пахло гнилью. А когда туман оторвался от воды, стало припекать и появились комары.

Дорога и теперь была почти рядом. Та самая дорога, которую они пересекли ночью. С рассветом она ожила. Слышно было, как тарахтят по булыжнику армейские фуры, на которых, по-крестьянски поджав ноги, дремали разомлевшие от жары ездовые. Видно было, как проносятся, поднимая облака пыли, грузовики и мотоциклы. Обгоняя обозы, растянувшиеся на несколько километров, машины пропадали за поворотом и, когда оседала пыль, можно было разглядеть по ту сторону дороги понурые подсолнухи, за которыми далеко, до самого горизонта, лежала пустая степь.

От воды тянуло затхлой сыростью и прелью. Мутная и поначалу теплая, она с каждым часом все сильнее студила тело, бросала в озноб.

Прихлопнув очередного комара, Костя Арабаджи сказал:

— Сорок седьмой…

— А ты не считай, — посоветовал Гасовский. — Все равно собьешься.

При свете дня он стал прежним Гасовским, спокойным и насмешливым. Так ему, очевидно, было легче совладать с самим собой и со своим страхом. Что ж, страх на войне испытывает каждый. Вся разница в том, что одни умеют его обуздать, а другие покоряются ему. Нечаев уже знал это. Сам он тоже подавлял в себе страх. И не раз.

А время, как назло, тащилось медленнее армейских фур, тарахтевших по дороге. После полудня, когда солнце прошло над головой, Нечаева стало клонить в сон. Но тут он увидел, что какой-то тупоносый грузовик, крытый брезентом, остановился на дороге, и сон с него как рукой сняло. Из кабины грузовика вылез солдат с деревянным ведром и рысцой побежал к лиману.

Солдат быстро спустился с насыпи. Он шел, размахивая ведерком. Он был молод и беспечен. Подойдя к воде, он присел на корточки. Раздался плеск. Деревянное ведерко плюхнулось в воду.

До солдата было шагов пятнадцать. Вытащив ведро из воды, он поставил его на камень и снял суконную куртку. Окатив себя водой, он рассмеялся и крикнул своему товарищу, оставшемуся в машине, чтобы тот присоединился к нему. У солдата была волосатая грудь.

Гасовский поднял пистолет и взял солдата на мушку.

А тот, ничего не подозревая, снова нагнулся и зачерпнул воду.

И тут случилось неожиданное. Комары!.. Они налетели на солдата, облепили его мокрую спину. Шлеп, шлеп, шлеп… Солдат начал лупить себя по груди, по плечам. Схватив курточку, он принялся ею размахивать. Но где там! Комары продолжали звенеть. И солдат не выдержал. Подхватив ведерко, он побежал, разбрызгивая воду.

Залив воду в радиатор, он вскочил в кабину, и мотор грузовика мощно взревел.

— Ай да комары-комарики, — сказал Гасовский, пряча пистолет под фуражку.

— Вполне сознательные, — подхватил Костя Арабаджи.

— Видишь, а ты их ругал, — Гасовский покачал головой. — Нехорошо.

— Каюсь, — сказал Костя и, вытащив зубами пробку, приложился к фляге. Глотнув, он отвернулся, чтобы фляга не мозолила глаза. Но забыть о ней было свыше его сил. Как о ней не думать, когда она под рукой, а во рту снова сухо? Костю не смущало, что вода пахнет сукном. Лишь бы прохладно булькало в горле.