Черные дьяволы

Он так увлекся, что не заметил, как разделался со своим неприкосновенным запасом. Пусто!.. Растерянно хлопая своими белесыми ресницами, он в сердцах забросил флягу в камыши. На кой она ему теперь? Пусто!..

Солнце прожигало до костей. Чахлые кустики акации, которые росли на берегу, совсем разомлели от зноя и отбрасывали на землю хилые тени.

— Ну а теперь что будешь делать? — спросил Гасовский. — Ты хоть флягу подбери.

— Не знаю.

— Пей… — Сеня-Сенечка протянул Косте свою флягу. — У меня еще полная.

— Тогда я глотну. Разок…

Оторвав флягу от губ, Костя вернул ее Сене-Сенечке и, утеревшись рукавом фланелевки, сказал:

— Сразу полегшало. Интересно, который час?

— Третий, — ответил Гасовский. — Румыны, наверно, обедают.

И точно, дорога была пуста.

Румыны обедали, нежились в холодке, а они должны были сидеть в этой гнилой водице. Гасовский посмотрел на ребят, которые совсем приуныли, и сказал:

— Хотите услышать, как я однажды выручил датского принца? Что, не верите? Слово даю… В нашем театре ставили «Гамлета». Дали третий звонок, и помощник режиссера, помреж по-нашему, выглянул из-за кулис. Ну, зал набит битком, яблоку негде упасть. А Гамлета нет. Не то заболел, не то загулял. Офелия — вся в слезах. Клавдий, король датский, его сам Небесов играл, схватился руками за голову. Скандал на всю Европу! Тогда я подошел к помрежу и сказал: «Можете положиться на меня. Гасовский не подведет. Я эту роль наизусть знаю». И что вы думаете? Пришлось ему меня выпустить. С разрешения режиссера.

Тот даже страшно обрадовался. «Да у него, — говорит, — и внешность подходящая, как я раньше не заметил!» Это у меня, значит. И вот я появляюсь в бархате, при шпаге…

Рассказывая, Гасовский так увлекся, что начал жестикулировать. Изобразил помрежа, страдавшего одышкой, потом гордого актера Небесова и трогательную Офелию… Гасовский то выпячивал нижнюю губу, как Небесов, то таращил глаза, как помреж, то стыдливо хлопал ресницами, как Офелия.

— Публика два раза вызывала меня на бис, — сказал он.

— А что было потом? — спросил Костя Арабаджи.

— Потом? — Гасовский вздохнул. — На следующий день выздоровел наследный принц. Принцы — они живучие.

Небо было низким, пустым. По нему катился гул далекой артиллерийской канонады. А навстречу этому гулу, к передовой, снова тарахтели по большаку грузовики и обозные фуры.

Наконец солнце ушло в пыль, погасло, и степные дали стали лиловыми. Со стороны моря подул свежак. И хотя по небу все еще прокатывался грозный орудийный гул, теперь — дело шло уже к вечеру — стал слышен хруст камыша.

— Лиман перейдем вброд, — сказал Гасовский.

Наконец совсем стемнело. Комары забесновались пуще прежнего. Гасовский побрел по скользкому дну. Остальные, стараясь не взбудоражить воду, — за ним.

Перейдя лиман, они попали в известковую балочку, разделись и выкрутили клеши и фланелевки.

— Тут мой дед живет, пасечник, — сказал Нечаев. — Совсем близко.

— Тогда веди, — кивнул Гасовский.

До села было еще километров шесть. Нечаев повел друзей в обход, огородами. Хата деда стояла на краю села, на отшибе. Неказистая такая хатенка. Румыны на такую вряд ли позарятся. Солдаты любят, когда в доме хозяйка, которая и обед сготовит, и белье постирает. А с деда какой спрос? В денщики он уже не годится, стар больно.

— А ты не сбился с дороги? — спросил Гасовский. — Мы уже вон сколько отмахали!..

— Я эти места знаю, — ответил Нечаев и, подняв руку, прислушался. Тихо. Только вдалеке темнели деревья, за которыми стояла хатенка.

— Я сам… — тихо сказал Нечаев. — Здесь подождите.

Пригнувшись, он побежал к деревьям, притаился за тыном. Никого. Тогда он перемахнул в сад и — от дерева к дереву — стал пробираться к хатенке.

В саду пахло гнилыми яблоками и ботвой. Огород был пуст — дед уже выкопал картошку. В хате, стоявшей в соседнем саду, одно окно светилось. Аннушка! Она могла вернуться домой… Но он заставил себя не смотреть в ту сторону.

Он прошел мимо колодца. На цепи висело сплющенное железное ведро. Дед так и не привел его в порядок — не дошли руки. Потом подкрался к хатенке.

На земле валялось старое колесо без обода. К стене была прислонена лопата. Кривое окошко было тусклым, темным. Нечаев тихо постучал. У деда сон чуткий, услышит.

— Кто там?

— Я…

Скрипнула дверь, и Нечаев уткнулся лицом в жесткую бороду, пахнувшую самосадом.

— Я не один…

— Всем места хватит, — так же тихо ответил дед.

В хате кисло пахло хлебом. Они уселись на длинные лавки. Занавесив окна рядном и старым кожухом, дед зажег каганец.

Гасовский сразу приступил к делу. Не знает ли дед, где тут тяжелая батарея.

— Как не знать. Аккурат за выгоном. До нее, думаю, верстов восемь.

Гасовский невольно посмотрел на ходики, висевшие на стене. До рассвета не успеть. А все-таки…

— Вам не пройти, — дед покачал головой. — Там охрана.

Разговаривая с Гасовским, он не сводил глаз с Нечаева. Петрусь! Жив-здоров, и то слава богу…

— Должны пройти, — сказал Гасовский. — Нам позарез надо.

— Наши туда воду возят, — задумчиво произнес дед. — Каждый день. Пожалуй…