Черные дни в Авиньоне

— Начиная с конца лета, когда вы прибыли сюда, и до сегодняшнего дня его святейшество не издал ни одной буллы, которую можно было назвать человеколюбивой и милосердной. Очевидно, в папском дворце очень толстые стены.

От стыда Азирафелю хотелось провалиться в преисподнюю.

— Сегодня же я сделаю так, что Климент раздаст все свои сокровища беднякам! — горячо пообещал он.

Человек посмотрел на ангела с грустным сочувствием, как на слабоумного.

— Чумные бубоны не свести золотом и драгоценностями. Местных врачей можно пересчитать по пальцам одной руки, и они так напуганы, что даже не входят в дома больных. Аптекарей не осталось вовсе, зато шарлатанов и знахарей развелось, как крыс...

— Это вы верно подметили, отец Вильгельм, — донеслось от двери и в библиотеку вошел Ги де Шолиак.

Азирафель познакомился с личным врачом понтифика вскоре по прибытии в Авиньон. Он только-только вступил в должность хранителя папской библиотеки, и первым, кто явился в поисках нужных книг, был лейб-медик.

Вильгельм, давно знавший его, представил их друг другу. Азирафель бы счастлив оказаться в обществе не одного, а сразу двух великих книгочеев, но, к его большому сожалению, Ги де Шолиак всегда бывал слишком занят, чтобы вести длинные беседы обо всем на свете.

Впрочем, сейчас он, кажется, был расположен к разговору.

— Помимо аптекарей не осталось еще и оружейников. Все собирался заказать новые ланцеты и хирургические ножи, да было недосуг, а теперь... — врач озабоченно покачал головой. Дружеские отношения с францисканцем позволяли ему свободно делиться проблемами и заботами.

— Увы, я не могу снабдить вас новыми инструментами, — откликнулся Вильгельм, — но, может быть, вы доверите мне наточить старые?

Азирафелю уже приходилось наблюдать, как францисканец во время их совместного путешествия с удовольствием и большим мастерством ладит из непонятных обрывков и обломков разные мелочи вроде седельных петель для посохов, ложек, крючьев для очага. «Теория без практики мертва есть», приговаривал он, ловко орудуя каким-нибудь хитро изогнутым ножиком, маленькой пилой или шилом, острым, как игла. Но для Шолиака ремесленнические умения монаха-книжника были, очевидно, в диковинку.

— Неужели вы сведущи в хирургическом инструменте? — вскинул брови он.

— Не то, чтобы сведущ... — улыбнулся старик. — Но недавно с большим вниманием изучил трактат Аль-Бируни[1] о видах и способах заточки клинков ножей, кинжалов, сабель и мечей. Правда, о ланцетах сей ученый араб ничего не пишет, но, думается, между лезвиями кинжала и врачебного ножа разница не так уж велика: оба служат для быстрого и точного рассечения плоти.

— Отец Вильгельм, вы — мой спаситель, — оживился де Шолиак. — Сколько времени вам потребуется для работы?

— С божьей помощью надеюсь, приступив сразу после Хвалитн, закончить к Повечерию. Очевидно, какой-то страждущий нуждается в вашем хирургическом мастерстве?

— Нет, они уже не страждут... Но и долго ждать не могут. Я получил от папы разрешение на вскрытие умерших от чумы.

— О, это ужасно! — вырвалось у Азирафеля. Врач и монах одновременно посмотрели на него: первый — со сдержанным вызовом, второй — настороженно.

— Говорят, на уроках анатомии великого Мондиниуса[2] иные студенты извергали содержимое желудков и лишались чувств, — холодно заметил Шолиак. — Но я никого не приглашаю в зрители... — он сделал многозначительную паузу. — И, повторяю, его святейшество одобрил мое намерение.

— Наш славный Азария очень далек от медицины, — заявил Вильгельм чуть более поспешно, чем это было бы уместно. — Я и сам, признаться, не могу не содрогаться при мысли, что человеческое тело, этот храм Божественного Духа, можно распотрошить, как свиную тушу. Но, коль скоро разрешение папы получено, любые споры бессмысленны. Ги, если вам удобно, я мог бы прямо сейчас взять ваши инструменты.

Неизвестно, как для себя истолковал Шолиак причину столь откровенного желания замять разговор, но упрямится он не стал: сказал, что немедленно принесет все свои ножи и вышел.

Вильгельм устало вздохнул.

— Нет никакой необходимости подменять собой понтифика, Азирафель. Раз уж все так вышло, позвольте Клименту решать, какие действия врача богопротивны, а какие нет.

— Но я вовсе не собирался мешать ему, — растерялся ангел. — У нас, — он показал глазами наверх, — на медицину вообще не обращают никакого внимания...

— Еще бы, — с горькой иронией проронил старик.

— Я имею в виду, не считают ее чем-то предосудительным. Мэтр Шолиак был прав, когда предположил, что меня ужасает именно вид этой процедуры... У нас, ангелов, обостренное воображение... В самом деле, лучше я займусь своими обязанностями, то есть папой.

— Слушай, а в Раю до сих пор смотрят сквозь пальцы на все попытки смертных разобраться с устройством собственных тел?