Черные флаги

Крупные пересохшие излучины заполнялись теперь водой, образуя обширные заливы и озера; на длинных песчаных отмелях грелись на солнце ленивые кайманы с темными, почти черными спинами и подбрюшьем в желтых пятнах; острова и островки, поросшие чащей кустов и деревьев, преграждали путь, а коварные мели таились под самой поверхностью воды, оставляя лишь узкие проходы то у правого, то у левого берега. Вдруг за поворотом в устье притока открывалась широкая гладь чистой воды — и все тут же исчезало в тени огромных деревьев. Их могучие, удивительно высокие, прямые стволы вздымались вверх, к солнцу, как колонны небывалого храма.

“Зефир” со своими высокими мачтами проплывал у подножья их словно букашка, заблудившаяся среди травы. Плыли весьма медленно, и чем дальше вверх по реке, тем медленнее. Непроходимые чащи, переплетения лиан, раскидистые кроны, чудовищно скрученные коренья, плотные стены зелени раскрывались перед носом и смыкались за кормой, словно джунгли сбегали к воде, чтобы отрезать им дорогу назад.

Тучи москитов гудели в тени под разлапистыми листьями, невидимые птицы отзывались в вышине, временами плескала рыба, раздавался шелест, крик — и стая обезьян мелькала среди ветвей.

А вокруг царил покой. Который, однако, казался только напряженным ожиданием того, что таилось в глубине леса — коварного и дикого, колебавшегося с выполнением своих невообразимых намерений.

Генрих Шульц, который с самого начала с недоверием отнесся к затее Мартена и Бельмона, чувствовал себя отвратительно как физически, так и душевно. Тропический климат, липкая влажная духота лишили его сна и мучили неописуемо. Генрих непрестанно потел, и с потоками воды покидали его силы, аппетит и присутствие духа.

Ко всему добавлялся тот факт, что теперь свое положение помошника капитана ему приходилось делить с Бельмоном, и при этом не раз тому уступать. Теоретически у обоих были равные права на “Зефире”, но Бельмон был все же лоцманом и навигатором, и его влияние на Мартена неустанно росло.

Кроме того — как всегда в долгих плаваниях — Генрих страдал от невозможности отправления религиозных обрядов, и прежде всего исповеди и причастия, что наполняло его опасениями насчет спасения души — он ведь мог и позабыть о совершенных грехах! Особенно тут, среди язычников и идолопоклонников, в столкновении с колдунами, рядом с их дьявольскими обрядами, он чувствовал себя в страшной опасности. Одни лишь молитвы и украдкой совершаемые знаки святого креста не могли предотвратить поползновений сатаны. При мысли, что силы зла подберутся к нему, смогут проникнуть в его одежду, поселиться в волосах или под ногтями, его брала дрожь, мутило и сдавливало горло. Он не раз слыхал о таких случаях, но не мог представить, как им можно надежно противостоять без святой воды и экзорцизмов. А Мартен решительно воспротивился участию в экспедиции миссионеров или хотя бы простых монахов…

Осовелый и страдающий Шульц скитался по палубе, стоял у борта и возвращался под парусиновый навес, растянутый над штурвалом и ютом. С неохотой, почти с ненавистью взирал он на джунгли, медленно проплывавшие по сторонам.

Берег был высокий, ненамного ниже палубы, и корабль плыл к нему вплотную, с обрасопленными реями, чтобы не задевать за ветки деревьев. Несмотря на это время от времени какая-нибудь полусухая ветвь, низко нависавшая над водой, застревала между вантами фокмачты, ломалась и с треском рушилась вниз, и на палубу сыпались листья, сучья, лишайники и тучи трухи. Шульц перегнулся за борт, чтоб широким ножом перерубить лиану, которая тащилась за кораблем, и внезапно увидел дьявола…Дьявола собственной персоной!

Жуткая, искривленная в ухмылке физиономия показалась ему среди зарослей, блеснули широко раскрытые, горящие глаза, и потом — словно пелена спала с его глаз — в сплошной чаще узрел он другие лица, руки, груди, нагие, бронзовые, блестящие тела, целую толпу неподвижных фигур, которые, казалось, жадно вглядывались в него, готовые накинуться и утащить с собой прямо в ад.

Потрясение лишило его речи и парализовало мышцы. Не мог издать ни звука, не мог даже двинуться с места, и сердце у него готово было выскочить из груди.

Тут ветви дрогнули, зашелестели листья, и стадо дьяволов кинулось вперед, вверх по реке. Генрих видел, как они мчатся, пригнувшись к земле, мелькают то тут, то там, исчезают в тени и вновь показываются в просветах зелени. Наконец вся орда рассеялась в непонятном безумном испуге и пропала, словно сквозь землю провалилась.

Он все ещё стоял, всем весом навалившись на релинг, с трудом переводя дух и чувствуя, как струи пота текут во всему телу. Его мутило от отвращения и тревоги. Побелевшими губами он пытался шептать молитвы. Вздрогнул, почувствовав на плече чью-то руку; не слышал ни шагов, ни слов, произнесенных шевалье де Бельмоном, остановившимся рядом.

— Вам плохо, мсье Шульц? — ещё раз спросил тот.

Генрих выпрямился и оглянулся через плечо.

— Душно, — буркнул он.