Черные глаза

— Маргарита, — поправила я, сделав вид, что обиделась.

Набухала неловкая пауза.

— А где твои бойцы? — спросил военкор.

— Отпустила их на свободу. Искать любовь.

— Свобода — это когда никого не любишь, — сказал военкор.

— Свобода — это когда Москва не звонит и не требует сюжет в два часа ночи.

— Здесь нет телефонной связи.

— Москва найдет, если ей приспичит. Ненавижу Москву, — фыркнула я.

— Я москвич, — военкор сделал вид, что теперь обиделся он. Закурил свое Мальборо. Я взяла у него сигарету. Зажигалку заклинило, и я прикурила свою сигарету от его, задев его шею своими все еще влажными волосами.

Военкор задержал мою руку чуть выше запястья и длинно посмотрел на мои соленые губы — в его черных глазах жарко вздрогнули два облизывающихся месяца. Острый запах одеколона мешался с запахом подгнивающих водорослей на прибрежных камнях, и от этого голову обволакивало предрассветным туманом…

И тут за волнорезом показались мои Гагр с Андрюхой.

— Марусь! Срочно к дядь Вачику!

— Не могу, у меня свидание! — крикнула я.

— Не обижает? — на всякий случай уточнил Гагр.

— Пока нет, — ответила я.

— Но там, это, Ревенко на проводе.

— Ревенко? Сам? — я вскочила с камней, на ходу возвращая московскому военкору его вымокший свитер.

Военкор выплюнул недокуренную сигарету.

— Да пошли ты его! Совсем охренели в два часа ночи звонить. Хочешь, я пошлю?

— Вот когда вырасту и ты будешь точно знать, Марианна я или Маргарита, тогда и пошлю. А пока я репортер и должна быть на связи всегда.

— Я тоже репортер, и в гробу я видел всех этих ревенок.

— Ты где родился? В Москве. А я родилась в дыре. И если я не буду бить копытом, то в этой дыре и умру. А я хочу, как ты, умереть в Москве. Под звон кремлевских колоколов.

— Ты же ненавидишь Москву, — съязвил военкор.

— Это пока Москва не запомнила, как меня зовут.

В темной радиорубке дядь Вачика к одной стене притулилась лежанка, к другой — стол, обитый клеенкой. На столе — огромная бутыль вина с презервативом на горлышке, остатки кавказского ужина и старый телефон с отложенной трубкой.

— Дядь Вачик, ты зачем трубку взял? — буркнула я.

— Я думал, война началась.

Я выхватила телефон и постаралась сделать свой голос приветливым и исполнительным.

— Да, Женя. Нет, что ты, конечно, не разбудил. Наоборот, я как раз изучала местную прессу в поиске интересных сюжетов для твоей передачи.

Дядь Вачик шептался с моими ребятами:

— Я один раз был в Москве. В театр ходил. Там со мной Армен Джигарханян за руку поздоровался.

Он сосредоточенно осмотрел свои руки и поднял правую.

— Вот за эту.

Ревенко на том проводе был бодр, как после утренней физкультуры:

— Я как раз нашел сейчас для тебя интересную тему. «Коммерсант» написал, что у вас там проходят учения абхазской армии. Их проводит абхазское Минобороны. Чтобы попугать грузин. Сделай-ка нам для завтрашнего эфира.

— Женя, выбрось эту газету. Тут нет никаких учений никакой армии по той простой причине, что в Абхазии нет армии.

— Ну, «Коммерсант»-то врать не будет. И потом, как это — Минобороны есть, а армии нет?

Придерживая трубку плечом, я пыталась снять презерватив с горлышка бутыли, чтобы налить себе спасительного вина.

— Именно так. Минобороны есть, а армии нет. Это Кавказ. Ты не поймешь.

— А если у них война? Они же сразу проиграют!

— Не проиграют. Они пока что ни одну войну не проиграли, без всяких учений. Говорю тебе — ты не поймешь.

— В общем, хоть тушкой, хоть чучелком. Завтра жду тебя в эфире! — отрезал Ревенко.

— Это что, начальник ваш? — с сочувствием спросил дядь Вачик.

— Угу, — обреченно ответили парни.

— Он Джигарханяна знает?

— Вряд ли.

— Ну, какой он тогда начальник, — справедливо приговорил дядь Вачик.

Я хлопнула целый стакан вина и молча уставилась на Гагра с Андрюхой. «Завтра», — сказал Ревенко. Ночь с субботы на воскресенье, нет телефонной связи, и завтра уже наступило.

Я вышла из рубки вдохнуть устричный запах ускользающей пляжной ночи. Под раскидистой мушмулой возле рубки курил военкор. Тонкая полоса синевы над морским горизонтом обещала скорый рассвет.

— Что-то мне подсказывало, что ты здесь, — вздохнула я.

— Поехали на дачу, — хрипло сказал военкор и снова взял меня за руку выше запястья — там, где он ее оставил.

Я посмотрела на его длинные пальцы вокруг моего запястья, выдохнула и сказала:

— Ты ведь знаешь адрес их Министерства обороны?

Наша белая шестерка скакала по битым дорогам застывшего в послевоенной пронзительной красоте Сухума — мимо фарфоровых арок советской курортной архитектуры в оспинах пуль и снарядов, финиковых и бамбуковых джунглей, пожирающих бывшие оживленные улицы, мимо брошенного вокзала, на крыше которого давно проросли потомки привезенных из Ниццы помещиком-меценатом пальм.

Еще не совсем проснувшийся гаишник ткнул палкой в сторону нашей машины.

— Помаши ему рукой и жми на газ, — сказала я Гагру. — Он еще два часа будет вспоминать, чей ты родственник.