Черные яйца

Владимир Ильич вытащил из кармана несколько бумажек и, поглядывая на волосатых, сделал вид, что пересчитывает деньги. Компания за соседним столиком явно следила за действиями Владимира Ильича. Ульянов продолжал мусолить в коротких пальцах франки, складывал их в пачечку, потом, словно забыв что-то, снова начинал шуршать мятыми бумажками. В какой-то момент он увлекся настолько, что рассыпал, словно случайно, деньги по столу, и со стороны могло показаться, что Владимир Ильич начал раскладывать какой-то особенный пасьянс.

Компания за соседним столиком совсем увяла. Оживленная, с матерком и повизгиванием беседа сошла на нет, молодые люди голодными глазами следили за манипуляциями Владимира Ильича.

«Кручу-верчу, запутать хочу», – некстати вспомнил Владимир Ильич присказку симбирских наперсточников.

Наконец тощенькая шепнула что-то разодетому, как попугай, соседу, сосед ткнул локтем своего дружка в черном плаще, словно позаимствованном из гардероба персонажей Виктора Гюго, и вся троица, преувеличенно-лениво поднявшись со стульев, странно и жеманно подергивая плечами, направилась к Владимиру Ильичу.

Ульянову вдруг стало страшно. «Апаши, – подумал он. Черт бы меня побрал. Заигрался. Ладно, будем выкручиваться. Официанта сейчас позвать, вызвать экипаж. И валить, валить отсюда».

* * *

Вот уж ребятки оттягивались... Закосив призыв. Перли девок, квасили, причем яростно, не так как нынче, а по-настоящему яростно – с оттягом. Фактологически дробили свое сознание – поставь швейную машинку рядом с трупом. Может быть, твоей матери. Может быть – жены. Или – твоим. И подумай. Трупов – до ебени матери. На выбор. Верден-Марна....

Верлен – мудак. Козел полный. Пидор к тому же. La femme jouait avec sa chatte.[13] Дешевка!

И Гийом мудак. Хоть и не пидор. Сыграл в игры патриотов. Калекой остался.

А фосген пахнет свежим сеном. Об этом еще Олдингтон написал.

Дадаисты, мать их так, спускали батистовые кружевные панталоны своих шлюх, вонзали ses baguettes magiques, ну, у кого что было, в вялую плоть, а потом бежали листовки разбрасывать, в кафешках ураганить... А девушки-то, девушки?

Девушки ждали дадаистов, чистили перышки, стирали заблеванные манишки своих героев и ждали.

Уже тогда они были мертвы. Уже тогда, когда ураганили в кафешках и перли девок. Все они были мертвы. Война не затронула Швейцарию. Так написано во всех энциклопедиях.

Затронула.

Все они умерли. Они умерли, сидя за столами в своих кафешках, они умерли в постелях на полотняных дешевых простынях.

Фосген пахнет свежим сеном.

Каучук шел в Европу. Европа воевала. В Белеме[14] зарабатывали деньги. В Белеме пел Карузо, и белье его отправляли стирать в Париж. Те, кто победней, отправляли свое белье в Лиссабон. Так и жили.

А дада квасили в своих сраных кафешках. Забив болт. Дезертиры. Суки.

* * *

Мишунин перенес центр тяжести с правой ноги на левую.

Стоять еще десять минут.

Суки, дадаисты. Им бы так проторчать на Красной площади. Им бы на рожи эти поглядеть. Под вспышками долбаных «Кодаков». Посмотрел бы я на вас...

Все они умерли. Как писал Фолкнер – «Все они мертвы, эти старые пилоты».

Я стою здесь. Я дал присягу. Я знаю, что придут на мое место салаги, которых будут учить так же, как меня учили, я знаю, что я охраняю труп, что я охраняю то, что никому уже не нужно, но я буду стоять здесь ровно столько, сколько приказано. Буду. Потому что до дембеля мне тридцать восемь дней. Потому что через тридцать восемь дней – болт на все!

* * *

Фосген пахнет свежим сеном. Война не затронула Швейцарию.

Кружка холодного пива в короткой руке, кафе на берегу озера, шляпа, черный костюм и толстожопые швейцарские официантки. Господин с не по-швейцарски раскосыми глазами. Сидит и божоле жрет. Деньгами не делится, падла. Бородка, лысинка, но вполне симпатичный мужчина. Очень только закомплексованный.

Когда Иоганна к нему подскочила, да на лысине след помады оставила, аж вздрогнул нездешний мужичок. А, кстати, откуда ты, человече?

– Он по-польски вроде говорит, – сказала Иоганна.

– Может, русский?

– Nein.[15]

Сука – голубь. Надо же было так выбрать место, чтобы прямо мне на сапог. Блямбу такую посадил во время караула. И чего теперь? А ничего. Стоять, терпеть.

Мишунин хотел моргнуть. Ничто так не вырабатывает патриотизм, как служение в РПК. Достоинство. Отвага. Честь, ум и совесть. С кем ты в разведку, мать твою, пошкандыбаешь, как не с солдатами РПК? Мы же вымуштрованы, мы же отточены, как кинжалы, мы же по росту выстроены, мы же все русские, как на подбор, взять хотя бы сержанта Бронштейна – русский профиль, красавец-мужчина, хоть в роли Добрыни Никитича снимай. Все мы здесь русские. Все – красавцы. Рота почетного караула.

Фосген. Что такое фосген? Мы напридумывали столько разных формул, мы в этом смысле впереди планеты всей. Какой там, на хрен, фосген? Не запугаешь нас фосгеном.

* * *

– И по-французски, и по-немецки, – осторожно ответил господин в шляпе. – И по-польски чуть-чуть. Присаживайтесь. Проше, пани, паньство...

Короткие пальцы господина в шляпе забарабанили по столу.

– Что кушать будете?