Черные хирурги

Такси развернулось и скрылось за углом. Гуров стал осматриваться по сторонам в поисках таблички с названием улицы. Вот Дегтярный проезд, вот пошел 2-й Интернациональный проезд, вот 3-й. Удивительно, что почти на одной из оживленнейших и вполне современных улиц города, за многоэтажным зданием гостиницы, Дворца спорта и бассейна «Саратов» приютился клочок невзрачного и запущенного частного сектора. Переулки с выплескиваемыми на них помоями, колонки, около которых судачат бабки с ведрами. Несколько домов кирпичные или обложены кирпичом, но остальные – ветхие деревянные халупы.

Начинало заметно темнеть, когда Гуров свернул в 5-й Интернациональный проезд и нашел дом номер четыре. Чертыхаясь и перешагивая помойные зловонные лужи, сыщик успевал поглядывать по сторонам. Переулок пуст. Освещен только окнами нескольких домов. В конце переулка надрывается за забором собака. Лев потоптался у калитки и подошел к окну с открытой настежь форточкой. Из форточки пахнуло смрадом застарелой грязи, перекисшего пота и давно не мытого помойного ведра. Где-то в глубине дома горел свет.

Гуров несколько раз сильно стукнул в окно и прислушался. В глубине дома ощущалось движение. Пришлось ударить еще несколько раз. Наконец за окном кто-то появился. Смутный силуэт обозначился, но к стеклу не подошел.

– Кто там долбает? – раздался недовольный хриплый голос пьющего человека.

– Открой, Валет, – буркнул Гуров. – Малява тебе от кореша.

За окном надсадно закашляли, потом все стихло. Гуров решил, что придется снова стучать, но тут хриплый снова подал голос:

– Нет тут таких, вали откуда пришел.

– Не дури, Валет, – раздраженно сказал Гуров. – С весточкой я от Паши Гнутого.

– Погодь, – после продолжительного молчания сказал голос.

Зашлепали ноги, потом все затихло. Гуров стоял, поглядывая вдоль переулка, и прикидывал свои шансы остаться неузнанным. Валет, он же Валентин Панарин, проходил в МУРе лет двадцать назад по делу о разбойных нападениях. Тогда он получил всего четыре года, хотя и имел за плечами уже две судимости. Причина была простая: Панарин сам в преступлениях не участвовал, а лишь сбывал добычу. Да и участие в сбыте удалось доказать всего по двум эпизодам. Кроме всего прочего, суд учел еще и состояние здоровья подсудимого: Панарина стал одолевать артрит.

Крячко про Панарина вспомнил лишь потому, что тот был родом из Саратова, имел по молодости обширные связи в преступной среде, а вторая ходка у него была за изготовление и сбыт фальшивых документов. Гуров и Панарин тогда встречались лицом к лицу, но всего один раз.

Зашаркали ноги по двору, глухо звякнула в ночи щеколда калитки. В проеме забелела майка, поверх которой торчало исхудалое небритое лицо с запавшими глазами, а ниже – рваные трико с вытянутыми до невозможности коленями. Да, здорово изменился Панарин за эти годы, а ведь был красивым мужиком. И бабы его любили.

– Ну, че надо? – неприязненно осведомился Валет.

– В дом пусти. Не на улице же базарить.

– А я тебя не знаю. И в гости не приглашал.

– А Паша напел, что ты с распростертыми объятиями встретишь, если скажу, что от него, – с усмешкой ответил Гуров. – Валеха, мол, свой, все для меня и моих корешей сделает…

Это был первый козырь. Валехой Валета звал только Паша Гнутый. Эдак по-свойски, любя. Был Панарин пронырой удачливым: мог сбыть выгодно все что угодно. И по бабам был большим спецом. До того ареста были они корешами «не разлей вода». А потом Гнутый ушел на «пятнарик» строгой зоны на Север, где схлопотал еще «пятерик» за попытку побега. Валет отделался четырьмя годами и осел на родине, страдая от изматывающих болей в суставах.

– Чем докажешь? – неприязненно поинтересовался Панарин.

Гуров наклонился, задрал штанину и извлек из носка сложенный вчетверо лист мятой бумаги. Валет подержал в руках протянутую записку, подумал, затем кивнул:

– Ладно, заходи. Чего ж не почитать весточку от старого знакомого.

В темных сенях Панарин споткнулся о какое-то ведро, открыл драную, в клочках древней клеенки дверь и провел гостя в мрачную, пропахшую кухню. Давно тут ничего не касалась женская рука. Если вообще когда-нибудь касалась. Загаженная до предела двухконфорочная газовая плита с почерневшей кастрюлей. Под черным от копоти потолком – вековая паутина. На окне вместо занавески красовалась старая газета на гвоздях.