Черные холмы

Четверка кроу окружает его, их винчестеры уперты в бедра, на иссеченных шрамами грудях — патронташи, на широких ремнях — пистолеты, и вялая кляча Паха Сапы тяжело сопит, едва поспевая за остальными: они следуют за главной колонной на юго-запад прочь из долины по хребту, земля которого истоптана копытами.

Они соединяются с генералом Круком и многими сотнями других людей (Кудрявый говорит Паха Сапе, что в основной группировке около двух тысяч человек) и устраивают то, что у них называется «бивуак», — поскольку вазичу боятся разбивать настоящий лагерь из-за близости Шального Коня и его воинов, — а это означает, что приходится оставаться под ливневым дождем, когда под тобой жижа, а на голове пончо или накидка от дождя, и есть остатки галет (Кудрявый дает Паха Сапе откусить от его галеты два раза) и пытаться уснуть, когда каждый четвертый остается на часах и сторожит лошадей.

Теперь Паха Сапа понимает слово «пехота» — Кудрявый несколько раз использовал его, даже не пытаясь перевести на лакотский. Большинство солдат Крука пешие. Неудивительно, думает Паха Сапа, что они были бы не прочь съесть лошадей.

Понемногу ворчание, ленивый разговор, проклятия и пердеж стихают, остается только звук дождя, молотящего по двум тысячам или больше накидок, ржание лошадей, которых пугает выделяемая вазичу вонь страха, а потом — храп. Кудрявый и его трое разведчиков быстро засыпают в грязи, положив головы на мокрые шерстяные подстилки, их лошади, по-прежнему оседланные, охраняет один из солдат вазичу, которому приказано всю ночь под дождем держать поводья. Но Паха Сапа, хотя и устал, как никогда в жизни, даже не пытается уснуть.

Он должен думать.

Кудрявый продолжал что-то говорить ему вплоть до того момента, когда его болтовня перешла в громкий храп. Голова Паха Сапы от информации, полученной им за последние десять часов, болит не меньше, чем от удара прикладом по черепу.

Похоже, что у вазичу есть разные племена. По какой-то причине юный Паха Сапа за свои одиннадцать лет никогда не думал об этом, и ни один из мудрецов в его жизни, включая Сильно Хромает, никогда об этом не говорил. Но из женоподобной болтовни Кудрявого Паха Сапа теперь знает и думает об этом, оглядывая многие сотни бесформенных фигур, сгрудившихся под накидками и промокшими одеялами, пытаясь укрыться от непрекращающегося дождя.

Разные племена и разные языки, если верить Кудрявому, хотя верховодит всем племя, которое говорит на каком-то — как это слышится Паха Сапе — языке, который называется «глистный», это как Сидящий Бык и лакота верховодили над шайенна на Сочной Траве. Но здесь есть и пожиратели жирных кусков в синих мундирах, принадлежащие племенам (и говорящие на их языке), которые имеют и другие названия — «дай чайник», «из пальца», «ил и танцы», и еще племя, которое зовется «ниггеры».

Паха Сапа увидел людей из племени ниггеров, когда этим вечером их отряд присоединился к группировке Крука, и, рассматривая солдат с коричневой и даже черной кожей, с густыми волосами, вспомнил чернокожего разведчика вазикуна по имени Сосок, которого Сидящий Бык называл своим другом. И он помнит, что, несмотря на покровительство, которое Сидящий Бык оказывал раненому и медленно умирающему Соску на Сочной Траве в Луну созревающих ягод всего два месяца назад, женщина-хункпапа по имени Орлиная Одежда пристрелила этого черного бледнолицего.

Но Соска уважали в деревнях лакота, и уважали, полагает Паха Сапа, как разведчика Длинного Волоса и пожирателей жирных кусков. Поэтому мальчику вдвойне труднее понять, почему он только что видел, как некоторые из кавалеристов и пехотинцев вазичу унижали и оскорбляли тех немногих солдат-бизонов [84]из племени ниггеров, что здесь есть. Уж наверняка любой человек с такой черной кожей и густыми курчавыми волосами, которые так похожи на мелкие завитки жестких волос благородных бизонов — татанка, должен считаться вакан, священным, даже для этих дикарей, пожирателей жирных кусков. Неужели они не признают необычное частью Тайны, а потому священным? Неужели пожиратели жирных кусков настолько не понимают Вселенную, что не считают саму черноту — паху — предвестницей святости, как Черные холмы на юге от них, сгрудившихся здесь, под дождем.

Голова у Паха Сапы болит.

Но он гонит от себя сон. Напротив, он убирает те барьеры, которые удерживал две прошедшие недели, пытаясь не дать потоку воспоминаний Т’ашунка Витко слиться с несколькими годами его собственных воспоминаний.

Неистовые мысли, эмоции и воспоминания Шального Коня грозили поглотить мальчика и грозят сделать это сейчас. Но ему необходимо заглянуть в них. И какие-то последствия удара по голове и раны руки (а может, что-то, оставшееся после жуткого видения каменных голов и гигантов вазичу, возникших из Черных холмов) облегчили ему задачу — он продирается сквозь торосы, наносы и трясину воспоминаний Т’ашунка Витко о его юных годах вперед, менее чем на год, к пятому сентября, Луне пожухлых листьев в следующем году, когда Шальной Конь будет убит при попытке сдаться генералу Круку и агентству Красного Облака.