Черные крылья

Она как заведенная бормотала о восьмифутовом ткацком станке для фоса. Я почти ничего не понимал. Наверное, кто-то чувствует себя так же, когда я, воодушевившись, объясняю разницу между бренди Вайтланда и Леннисграда.

– …И эти рельсы! – воскликнула Эзабет. – Весь станок можно передвигать по залу, подстраиваясь под разные линзы в зависимости от того, какие взошли луны.

У нее перехватило дыхание, она прижала руку к груди:

– Великолепно!

– Ну да, – согласился я. – Только мы здесь не за тем. Нужно поторапливаться.

Эзабет не хотела оставлять величественный станок и его огнеупорную, вытесанную из камня камеру, но я заставил леди Танза шевелиться. Мы прошли сквозь облицованный панелями коридор в гостиную, оттуда – к задней лестнице. Я увидел полупустую бутылку лучшего леннисградского бренди на столе. Эх, оно и в самом деле так отличается от вайтландского…

Думаю, Глек не был бы в претензии на меня, если бы дела с Саравором пошли совсем плохо и я бы захотел ограбить особняк друга. Мертвый Глек не пожалуется, а живой мне изрядно должен за время и силы, потраченные на его поиски.

Да уж, логика наемника.

– Что это? – прошептала Эзабет сквозь вуаль.

– Я ничего не слышал, – сказал я.

По правде говоря, я и не слушал. Эзабет приказала мне замереть, и вот тогда я отчетливо различил тихий скрип половицы над головой.

– Может, ночная стража?

– Вряд ли. Скорее это тот, кто оставил открытым окно, – ответил я.

Эзабет опустила платок и принюхалась. Я не особо различаю запахи. Мой нос слишком часто перекраивали, его хрящи перепутались причудливее, чем совесть священника. Однако разило мощно, и в мои ноздри тоже пробилась кислая прогорклая вонь, словно от кувшинов с протухшей рыбой, какую базарные торгаши сбывают за мелочь вечером жаркого рыночного дня.

Я не люблю загадок. Во всяком случае, до тех пор, пока не суну им нож под ребра.

– Хочешь убраться отсюда? – шепотом осведомился я.

– А ты? – спросила она, вызывающе глядя на меня и возвращая платок на место.

Я почти ухмыльнулся ей.

Мы взошли по лестнице на третий этаж, и я услышал такой знакомый шелест разгорающегося огня, а затем почуял запах горелой бумаги и едкую вонь горелого масла. Да черт возьми, это же ворвань! Мы явились прямо к поджогу.

Из дверей в библиотеку Малдона уже валил дым. Многие дома этого города целиком поместились бы там, где Глек хранил книги, – почти на всем верхнем этаже. Я притормозил у двери, заглянул внутрь. Кто-то сбросил книги с полок, собрал в кучи на полу и обильно полил ворванью. Вокруг стояли пустые фляги из-под нее, будто карликовый народец, молящийся кострам. Между самыми большими кучами среди дыма виднелось два силуэта.

Они увидели меня. А я – их. И сразу понял: дружбы не будет.

Пламя трещало и шипело, оранжевые языки плясали по книгам. Оно высвечивало людей со спины. Я почти не различал лиц, но заметил, как один ухватил со стола тяжелый военный арбалет. Не охотничий инструмент, не дуэльную игрушку благородного сословия, но ударный пехотный кулак, штуку, способную проделать дыру в увешанном доспехами рыцарском коне. Я был слишком далеко, чтобы остановить стрелка, и слишком близко, чтобы уклониться. Я кинулся – но знал, что поздно. Если стрелок хоть немного умеет обращаться с оружием, мне хана. Болт из этой штуки пришпилит меня к стене, и я сгорю вместе с домом.

Сейчас он спустит крючок. Конечно, парень целит прямо в меня, я же такой здоровенный, угроза – я, а не крохотная Эзабет. Но стрелок развернул арбалет, и я успел пригнуться, спрятаться за столом.

Стрелок нажал на спуск. Тетива звонко шлепнула о перекладину. Уклониться на таком расстоянии невозможно. Болт не остановить даже кирасой из лучшей вайтландской стали. Не могу смотреть! Я закрыл глаза, ожидая вскрик, отчаянный визг.

И ничего не услышал.

Я открыл глаза.

Болт остановился, дрожа и крутясь в пустоте в паре футов от груди Эзабет. Тетива арбалета еще гудела. Глаза Эзабет сделались ошалелыми, тело тряслось, на острие болта плясали шипящие искры, словно его терли о точильный круг. Она направила энергию фоса против импульса тяжелой арбалетной стрелы. Наверное же, сдержать ее стоило огромного количества магии. Стрелок, мужчина в палаческом колпаке, застыл от изумления.

– Ну мать моя, – выговорил он.

Болт взорвался. Острие разлетелось, окатив дверную раму дюжинами крохотных накаленных докрасна осколков. Древко превратилось в облако пыли и щепок. Эзабет отлетела, хряснулась спиной о стену и обвалилась на пол.

Прыть, тренировка и привычка бить, не раздумывая, делают человека крайне опасным. Я вскочил на ноги раньше, чем Эзабет коснулась пола. Не обращая внимания на стрелка, я кинулся на его приятеля, пытающегося вытащить меч. Дилетант. Умные люди вытаскивают железо на приличном расстоянии от соперника. Иначе тот – если он не дурак, конечно, – поступит, как я: схватит за руку прежде, чем меч покинет ножны. Я врезался в беднягу, отбил в сторону его правую руку, выдернул кинжал, припер болвана к шкафу, дважды пырнул, потом ударил в плечо. Меч так и остался в ножнах.