Черные листья

— Солидно. Солидная работа. Вы, оказывается, весьма добросовестный человек, Клавдия Алексеевна. И это весьма похвально.

Клаша никогда не носила разных там мини-юбок и мини-платьев, но когда сидела на стуле или в кресле, колени ее чуть приоткрывались, на что она обычно не обращала внимания. Но Великович, разговаривая с Клашей, все время, не отрываясь, смотрел на ее колени, и ей казалось, что он вот-вот протянет руку, чтобы до них дотронуться. Ее это крайне раздражало, выводило из себя, но не могла же она или прикрикнуть на него, или даже сделать ему замечание. Это было бы, наверное, смешно…

— Вы, как мне кажется, вообще одна из лучших сотрудниц редакции, — уставившись на ее колени, продолжал Великович. — Я говорю об эрудиции, о культуре да, если хотите, и о тех привлекательных чертах, которые…

— Простите, Игорь Ефимович, — прервала его Клаша, — если вы мне разрешите, я должна на некоторое время отлучиться.

— Пожалуйста, пожалуйста! — с готовностью подхватил Великович. — Я тотчас займусь вашим очерком, а вас прошу заглянуть сюда после рабочего дня. Я сегодня дежурный по номеру, никого, кроме меня, не будет, и никто не станет нам мешать…

Клаша то ли не поняла двусмысленности его предложения, то ли не придала этому никакого значения. Она, да и не только она, и раньше часто приходила в редакцию поздним вечером, засиживаясь там до глубокой ночи, и никто не видел в этом ничего из ряда вон выходящего. Быстро собравшись, она сказала Великовичу, что обязательно будет, и ушла.

…Великович поджидал ее у себя в кабинете. На его столе в хаотическом беспорядке были навалены исписанные разными почерками статьи, заметки, фельетоны, старые гранки, исчерченные разноцветными карандашами.

Очерк Клаши лежал в центре стола, придавленный массивной чернильницей, искусно сделанной из цельного куска антрацита.

Сам Великович удобно расположился на диване, чисто выбритый и почти неуловимо пахнущий тонкими духами, весь какой-то торжественный и в то же время возбужденный, словно приход Клаши должен был ознаменоваться для него событием совершенно необычным.

При появлении Клаши он приподнялся с дивана и, указывая на место рядом с собой, сказал:

— Садитесь, Клавдия Алексеевна. Очень рад, что вы пришли.

Однако Клаша села не на диван, а на стул, приставленный к столу и предназначенный для посетителей. Великович сделал вид, будто даже и не заметил ее нежелания расположиться рядом с ним. Он взял со стола ее рукопись и, листая страницы, начал говорить о том, с каким знанием дела Клаша осветила положение на заводе, как глубоко она вникла в суть вопроса и каким вообще обладает даром глубокого видения проблем, которые не могут не волновать. Правда, есть и замечания. Вот, например, место, где речь идет о кооперированных поставках. Пусть Клавдия Алексеевна посмотрит сама… В частности, на этот абзац…

Он держал очерк в руках, и для того чтобы увидеть этот самый абзац, Клаше все же пришлось встать со стула и пересесть на диван. Великович, словно так ему было удобнее, сразу же придвинулся к ней настолько близко, что Клаша почувствовала, как его нога касается ее бедра. Она сделала какой-то неопределенный, протестующей жест, но Великович, ничего как будто не замечая, сказал:

— Мне хотелось бы, Клавдия Алексеевна, чтобы мы стали с вами друзьями. Нет-нет, я говорю о творческой дружбе. Такая дружба нам, журналистам, крайне необходима. Мы, журналисты, — это особый клан, вы согласны? Далеко не каждый человек может даже приблизительно понять нашу жизнь… Она ведь не из легких, вы это знаете не хуже меня. И если не чувствовать, что рядом есть хороший, надежный товарищ, друг…

Клаша сказала:

— Может быть, мы вначале об очерке, Игорь Ефимович?

Он ответил, слегка обидевшись:

— Разве то, о чем я говорю, вас не волнует? Послушайте, Клаша, не будьте такой замкнутой и… такой черствой. Вы умная женщина и, конечно, не можете не замечать моей к вам расположенности. Женщины чувствуют это очень тонко, я знаю… Вы не должны отвергать моей дружбы…

— Творческой? — Клаша все же отодвинулась от Великовича подальше и теперь смотрела на него явно насмешливо, даже не пытаясь скрыть своей насмешки. — Вы говорите лишь о творческой дружбе, Игорь Ефимович?

— А вам этого будет достаточно? Может быть…

— Ничего другого быть не может, — сказала она твердо. — И я очень прошу вас, Игорь Ефимович, больше никогда не затрагивать эту тему. То, что вы предлагаете, для меня неприемлемо.

— Разве я предлагаю что-нибудь вас недостойное?

— Женщины чувствуют все очень тонко, — съязвила Клаша.