Черные листья

Бурый на минуту мечтательно закрыл глаза и весь как-то сразу преобразился: исчезли вдруг и сутуловатость, и усталость, голову он держал сейчас прямо и гордо, даже плечи по-молодецки распрямились и слегка приподнялись, словно Богдан Тарасович сбросил с себя ношу многолетней неудовлетворенности своим существованием. А когда он вновь открыл глаза, Павел и вправду увидел в них особенный огонек и подумал, что такой огонек вряд ли кого, кроме самого Богдана Тарасовича, согревал, вряд ли он кому-нибудь давал тепло. И опять, помимо желания, Павел почувствовал к Бурому неприязнь, но все же спросил:

— А потом? Что случилось потом, Богдан Тарасович? Вас незаслуженно обидели?

— Обидели? Не то слово, Павел Андреевич. Длинная это история, по ней роман написать можно. А если коротко, так вот что: дали мне за все мои старания под зад коленом, а после по этому же заду и погладили. Мы, мол, Богдан Тарасович, твои прошлые заслуги не забудем, но идет, дескать, грядет в угольной промышленности технический прогресс, и, сам понимаешь, нужны руководящие кадры нового типа. Грамотные, мол, кадры нужны, с высочайшим образованием. А у Богдана Тарасовича Бурого за спиной всего горный техникум, посему его — на свалку. За непригодностью… Теперь вы мне, положа руку на сердце, ответьте: у кого на моем месте огонек остался бы гореть, если на него помои вылили? А? Сейчас вот вы, Павел Андреевич, под меня начинаете подкапывать. Научно-техническая, дескать, революция, опять старые кадры тормозят… На свалку хотите Бурого? Мешает он вам? Так я вам вот что скажу: меня сам Министр знает по моему прошлому и связываться со мной я вам не советую. Ничего из вашего подкапывания под меня не получится. Давайте лучше жить мирно, мне до пенсии недалеко, как-нибудь дотянем… Договорились?

Павел принужденно улыбнулся:

— О спокойной жизни мечтаете, Богдан Тарасович?

— А кто о ней не мечтает? Только одни откровенно о ней, о такой жизни, говорят, а другие и себе, и людям пыль в глаза пускают: поглядите, мол, как я горю и гореть добровольно желаю, отметьте мое старание…

— Жаль, очень жаль, — словно самому себе сказал Павел. — Я-то думал, что мы все же сумеем понять друг друга.

— Поймем, — заметил Бурый. — Можете в этом не сомневаться, Павел Андреевич. Ежели без подкопа — поймем. А не поймем — для вас же хуже будет… Вам, Павел Андреевич, вверх идти надо, повыше. И идите себе на здоровье, только других людей с дороги не сталкивайте. А то, гляди, кто-то ненароком зацепит и самого столкнет. Так тоже в жизни бывает…

— Это правда, Богдан Тарасович, так тоже в жизни бывает. Потому что есть у нас люди, но есть и людишки. Правильно я говорю?

— Не понял, — сказал Бурый. — Какие людишки?

— Разные, — ответил Павел.

И, ничего больше не добавив, быстро пошел по штреку.

6

Симкин в шахте почему-то долго не появлялся. А когда Павел позвонил в диспетчерскую и спросил, не знают ли там, где находится Андрей Андреевич, ему ответили: «Вместе с Костровым уехал к начальнику комбината. Просил передать, чтобы вы встретили директора угольного института Батеева. Где он вас найдет?» — «В шахте», — коротко сказал Павел.

Павел искренне обрадовался. Петра Сергеевича Батеева он давно не видел, и встреча с ним сулила ему много хорошего: с кем, как не с Батеевым, можно обо всем поговорить по душам, кому, как не Батееву, можно, не стесняясь, рассказать и о своих тревогах, и о своих надеждах.

Он знал, что Петр Сергеевич долго болел. Несколько раз пытался навестить его, но ему говорили: «Не надо. Петр Сергеевич еще очень слаб». А Павел думал: «Ослабнешь, когда на дороге встречаются такие подлецы, как Бродов. Хорошо еще, что Батеева вовремя поддержал Министр…»

О том, что произошло в министерстве, Павел слышал от Тарасова. Когда Министр вызвал Батеева в Москву, Петр Сергеевич счел нужным зайти в отдел к Бродову, и между ними состоялся весьма интересный, хотя и не очень приятный разговор.

Встретил Арсений Арсентьевич гостя по своему обычаю шумно и сразу же забросал его вопросами, совершенно не относящимися к делу. Как Петр Сергеевич долетел, как он себя чувствует, какая у них там, на юге, погода, не появился ли на ростовском рынке рыбец и т. д. и т. п. Он суетливо ходил вокруг Петра Сергеевича, по-дружески хлопал его по плечу, смеялся, заглядывая ему в глаза, сыпал комплиментами насчет того, что Батеев день ото дня молодеет, но за всем этим чувствовалась какая-то фальшь.

Потом он спросил:

— Чайку, Петр Сергеевич? Или столичного кофейку? А может, по рюмашечке коньячку с дороги? Для бодрости, так сказать, для поднятия духа…

Он открыл сейф, достал бутылку коньяку и, постукивая пальцами по этикетке, восторженно произнес:

— «Камю»! Кое-кто из гурманов предпочитает «Наполеон», но это дилетанты. Настоящий знаток «Камю» ни на что другое не променяет. Мягкость, букет, аромат…

— Спасибо, Арсений Арсентьевич, я пить не стану, — сдержанно ответил Петр Сергеевич. — Через полчаса — на прием к Министру, неудобно как-то…