Черные листья

— А ты, сынок, шахту бросай — пропадешь, погибнешь. Она, брат, шахта то есть, не разбирается — старик там уголь долбит или такой вот, как ты, пацанок. Ей все одно, понял? Мне еще повезло: без ноги, как-никак, жить можно. А то придавит — и каюк! Сколько нашего брата-шахтера в забоях да в штреках позавалило, знаешь? Ухнет-ахнет, и нету человека. А жизня — она одна, ее беречь надо. Так что, сынок, мой тебе совет один — кончай с шахтой. Может, и придет такое время, когда шахта подземным адом не будет, да сдается мне, что придет оно не дюже скоро. А сейчас уходи… Уйдешь — жить будешь…

Нет, он не ушел. И не стал мальчишкой менее мечтательным, чем был прежде. Но теперь он мечтал совсем о другом, о более ему близком и понятном. Чужие страны, штормы сороковых широт, гуроны и могикане — все это далеко, все это забава. Вот увидеть бы когда-нибудь своими глазами шахту, залитую светом, увидеть бы чудо-машину, которая сама вгрызалась бы в пласт антрацита и рубила его, а человек лишь управлял бы ею, сидя в безопасном месте… А если бы настоящий поезд под землю, чтоб не смотреть в страдальческие глаза полуслепой лошади, а если бы вместо деревянных стоек, поддерживающих кровлю, что-нибудь другое, более надежное — не было б тогда страшных катастроф, о которых нельзя забыть.

К счастью, он понимал: можно всю жизнь мечтать о самом благородном и возвышенном, да так и умереть, ни на шаг не приблизив свою мечту к реальной действительности. А какой прок от людей, думал он, если они мечтают о несбыточном? Пустые фантазеры, бездельники, их и за людей-то всерьез принимать нельзя. Каждый человек должен вложить хотя бы один кирпичик в тот дом, где он живет, иначе ему не положено даже переступать порог этого дома. И если такого кирпича у тебя нет под рукой, ты должен его найти. Найти во что бы то ни стало. Где и как — это уже твое дело: будешь искать — найдешь обязательно.

Раз и навсегда связав свою судьбу с шахтерами, он перед своей собственной совестью присягнул: все, что у него есть — и разум свой, и волю, и каждую минуту жизни, — он отдает тем, к кому с детства прикипел душой — шахтерам. Пускай это будет лишь капля, пускай это будет лишь едва заметная кроха, но все равно он что-то для них сделает. Что — он пока не знал. Макарыч говорил: «Может, и придет такое время, когда шахта подземным адом не будет, да сдается мне, что придет оно не дюже скоро…» Если он хоть на час приблизит это время — жизнь будет прожита не зря.

…О нем говорили: это — человек одержимый.

Говорили об этом с разными интонациями. Одни вкладывали в эти слова глубочайшее уважение, другие — иронию, третьи — страх. Министр никому не прощал даже самой малейшей проволочки, если дело касалось внедрения нового механизма, облегчающего или в какой-то мере обеспечивающего безопасность работы шахтера. Он, со свойственной ему прозорливостью и мудростью государственного деятеля, первым поднял вопрос о научно-технической революции в угольной промышленности и решал эту задачу с настойчивостью человека, который далеко смотрит в будущее.

Научно-техническая революция — это перевооружение. Это новые и новейшие механизмы, электроника и кибернетика, неуклонный рост производительности и максимальная безопасность работы горняков…

Научно-техническая революция — это четкая работа машиностроительных заводов и их тесный контакт с научно-исследовательскими и проектно-конструкторскими институтами. Все, казалось бы, ясно, как белый день. И вдруг по решению высших инстанций Гипроуглемаш, тот самый Гипроуглемаш, который поставлял шахтам всю технику и который был составной частью промышленности, отдают Министерству тяжелого машиностроения. Удар болезненно ощутимый. Минтяжмаш сам устанавливает планы: выпустить столько-то новых струговых установок с комплексами, столько-то комбайнов, столько-то машин для проходчиков. Наверху эти планы утверждают, и машиностроители их выполняют. И даже иногда перевыполняют. Ура-ура! А что это за планы?

Начальники комбинатов, управляющие трестами и директора шахт слезно молят: дайте струги, дайте комбайны, замените проходческую технику!

— Нету! — сочувственно разводя руками, говорят снабженцы. — Вместо сотни машин Минтяжмаш изготовил десять. По своему плану. Который выполнил.

Часто Министру казалось, будто его загнали в угол. В угол, огражденный барьером. Министр оставался таким же внешне спокойным, но внутреннее смятение подтачивало его силы. Он не хотел, чтобы они растрачивались впустую, — искал выход, но не всегда находил. Он, конечно, верил: логика вещей все поставит на свое место. Поставит рано или поздно. Но что такое — «рано» и что такое — «поздно»? Год, два, десять лет? У времени, к несчастью, необратимый процесс — исчезнувшая минута никогда не возвращается. Древняя, как мир, истина.

* * *

До начала совещания оставалось десять минут.

Эти десять минут Министр хотел побыть наедине с самим собой.