Черные ножи

Леха жевал и умудрялся комментировать:

— Первое, щи кислые. Капуста — 150 грамм, мука — 5 грамм, жир — 5 грамм, соль — 5 грамм. Второе, каша: пшено — 40 грамм, жир — 5 грамм, соль — 5 грамм, котлета — 50 грамм. На ужин будут щи, тот же состав. А вот завтрак мы пропустили, там давали суп-затируху: мука — 40 грамм, жир и соль по 5 грамм…

— Ты откуда все это знаешь? — удивился я.

— Так у меня же мать в столовой работает, — отмахнулся Леха, — я все нормы от и до могу рассказать!

Он не отставал от меня, с жадностью поглощая пищу. Я же внезапно вспомнил, неизвестно откуда пришедшие на ум строки, и негромко продекларировал:

— … Худы,

Угловаты,

Глазасты

В пятнадцать непризнанных лет,

Досыта вы ели нечасто,

Утрами вставали чуть свет.

В гремучих цехах на Урале,

У жарких печей,

За станком

Отцам вы своим помогали

В смертельной их схватке

С врагом*…

*Отрывок из стихотворения Людмилы Татьяничевой.

Леха заслушался настолько, что даже забыл про котлету. Когда я замолчал, он уставился на меня так, словно видел впервые в жизни.

— Это что? Это откуда? Ты сам придумал?

— Нет, что ты. Случайно услышал и запомнил…

— Прямо про нас! Пусть мы и не у печей стоим, но вот досыта покушать мне давно не удавалось. Ничего! Победим фашистов, еды будет сколько угодно! Лопай — не хочу!

Леша говорил с огромным энтузиазмом, у него не было у него ни малейшего сомнения, что все именно так и случится.

Разумеется, я, как и все, учил историю и примерно представлял себе, с чем пришлось столкнуться людям во время войны, как на фронте, так и в тылу, но теперь, попав лично в эти морозные декабрьские дни, я осознал, что все мои представления и гроша ломанного не стоили. Это было не просто иное время, холодное и страшное, это был реально другой мир, о котором там, в будущем уже почти ничего не помнили. Остались лишь далекие отголоски, полустертые карандашные строки, эхо войны…

Остаток дня я отработал в странном состоянии души. Внезапно все вокруг стало казаться мне нереальным, зыбким, словно я сплю и вижу сны, до ужаса реалистичные, подробные, яркие… но сны. И лишь Петр Михайлович вернул меня к действительности.

— Дима, в груди не колет? — бригадир развернул меня, словно игрушку, лицом к себе. — Лицо больно бледное.

— Жить буду! — отшутился я, но Михалыч шутки не принял.

— Давай-ка посиди немного, мне несчастные случаи на производстве не нужны.

Я думал было отказаться, вот еще, что я, хуже других? Но тут меня реально повело в сторону и в глазах поплыло. Повезло, что бригадир уловил момент и успел придержать меня, не дав упасть. Все же я переоценил свои силы. Подумал, что теперь, когда я заместил Димку, то и тело его мгновенно преобразуется, подстраиваясь под мое сознание.

Петр Михайлович помог мне опуститься на деревянный поддон и пару минут не отходил, пока я не махнул рукой, мол, все нормально. Только тогда он вернулся к работе. Краем глаза я заметил, что бригадир что-то выговаривает Лехе, и явно речь шла обо мне.

Ничего, все будет хорошо. Сейчас посижу еще пять минут, соберусь с силами и встану на ноги. В глазах уже не мельтешило, сознание слегка прояснилось. Эх, Димка-Димка, что же тебе так не повезло со здоровьем, и от природы, и в силу окружающих обстоятельств. И все же ты не опускал руки до последнего: учился, трудился, мечтал. Если бы я мог, я бы без малейших раздумий предпочел уйти в небытие, чтобы этот славный парень вернулся обратно. К сожалению, я был бессилен в этом желании.

— Очухался? — Леха подскочил ко мне, оглядев со всех сторон. — Ты опять перестарался! Вчера чуть было не потерял сознание, весь белый был, краше в гроб кладут, и сегодня вновь за старое!

Знал бы он, насколько близок оказался к истине. Вчерашний день убил Димку.

— Все хорошо, — в который раз ответил я, поднимаясь на ноги. — Все просто замечательно…

В ту же секунду все вокруг закружилось в стремительном ритме, я судорожно вздохнул и, наконец, провалился в спасительную тьму.

Глава 3

— Огонь!

Танк чуть тряхнуло, когда ракета унеслась вдаль. Я, не отрываясь, следил на дисплее за ее полетом. Три, два, один… готово!

— Цель поражена! — радостно осклабился стрелок–радист Степанов, потирая густые усы. — Готов ублюдок!

— Молодец, сержант! — похвалил я, и тут же скомандовал: — Поворот на тридцать градусов, проверим-ка ту дальнюю рощицу. Что-то она мне не нравится…

— Эсть поворот на трыдцать градусов, — отозвался механик-водитель Габуния, говоривший с тяжелым грузинским акцентом. Мне даже казалось, что на самом деле он специально прикидывается, чтобы таким образом выделить свою национальную идентичность. Но это его личное дело, как к механику у меня к нему претензий не было совершенно.

Тяжелый танк развернулся на месте, окончательно распахав гусеницами землю, и тут же осторожно двинулся вперед. Приказа гнать не было, вот Габуния и не гнал.