Катарина Дарниз, в силу сто-пятилетнего возраста всегда сидела на кухне, в мягком кресле, в том месте, куда из высокого окна проникали солнечные лучи. Бежевый кардиган тонкой вязки с перламутровыми пуговичками, из-под платья в мелкий цветочек выглядывают ноги в утягивающих лечебных чулках, потому что у пожилой женщины варикозное расширение вен. Она все время что-то делала: то возилась с тестом, то своим любимым маленьким ножичком нарезала овощи.
Доминика Дарниз, дочь Катарины, все время околачивалась у мойки: то щеточкой намывала овощи, то посуду, то руки мыла по сто раз на день. А еще она постоянно меняла мокрые полотенца для рук на сухие. Любила чистить мойку и все хромовые гаджеты на кухне – краники, вентили, ручки дверей. Когда ни войдешь в кухню, все так сияло хромом, как будто дом купили только что и въехали в него тоже.
Быстрина Дарниз, дочь Доминики и мама Сандрины, постоянно обитала у плиты. Сейчас вот она пекла блинчики из теста, которое намешала Катарина, куталась в белую пуховую шаль и, слегка щурясь, улыбалась. Быстрина была альбиносом; несмотря на проблемы со зрением, очки она не носила, возможно, потому что стеснялась. Вследствие слабого зрения она не любила солнце, оно ее ослепляло, поэтому в саду она не убиралась. В сад она выходила только в сумерках, при электрическом свете, когда накрывали на стол, расположенный под абрикосовым деревом.
Едва попав ну кухню, Сандрина отправилась всех расцеловывать.
– Мейка! – слегка втянув голову в плечи, подслеповато улыбнулась Быстрина и слегка обняла правнучку. – Ты моя принцесса! Ах, как быстро ты растешь! Еще год, и нас станет шестеро. Глядишь, и как во все времена, нас будет семь…
– Год?! Всего лишь один год?! – в ужасе скривилось лицо девушки. – Я не собираюсь рожать в восемнадцать, ба!
– А что ты собираешься делать, девочка?! – возмущенно спросила Доминика, прижав к груди стопку накрахмаленных полотенец.
– Учиться! Как и все нормальные, молодые люди! – фыркнула младшая Дарниз.
Мейка уселась на стульчик, напротив насупившейся Катарины, которая нарезала морковь для салата.
– И на кого ты хочешь учиться, Мейка Дэа? – проворчала та, глянув на девушку поверх очков с толстыми линзами.
– На художника, – пожала плечами девушка, из-под ножа стащив половину морковки.
– Пф-ф-ф! – скривилось и без того сморщенное от старости лицо самой старшей Дарниз. – Разве ты не знаешь, что все художники нищеброды?!
– А я не буду нищебродом. Разве у нас обычная семья? Баба Сандрина говорила, что нас оберегают какие-то там высшие силы, и потому со времен Шанталь семейство Дарниз не знало бедности.
– Так ты же хочешь нарушить традицию, Мейка Дэа? – хитро поглядела на девушку Катарина. – Мы не бедствуем, потому что в восемнадцать лет рожаем. Таков договор с этими самыми «высшими силами».
– Ага, конечно! – не вытерпела Мейка, вскочила со стула и бросилась прочь из кухни.
– Эй! – крикнула вслед Доминика. – А руки помыть?! Грязными руками! Морковку!
– Потом! – послышался голос из холла.
Грохнув дверью, рассерженная девушка рухнула на кровать. Руки привычно потянулись к мобильнику, хотелось позвонить Лексу и пожаловаться. Но что именно она скажет другу? Что бабушки ждут, что на следующий год она
Ни разу не целовалась… даже не переглядывалась с симпатичными мальчиками… а все из-за Лекса! В школе все его боятся! С самого детства Мейка ни разу не попадала в школьные передряги, только слышала о них. Видела, как дерутся и девчонки, и парни, ловила слухи, что старшеклассницы отбили почки новенькой, приехавшей из Леона, только за то, что на нее обратил внимание Франс, лучший друг Лекса. Эти двое крепко дружили, и Мейка вместе с ними, и они считались самыми крутыми парнями в школе.
За окном хрустнула ветка, и с дерева с оглушительными криками слетелись птицы. Обычно так бывает на рассвете или в сумерках, когда пернатые укладываются спать. Швырнув мобильник на подушку, Мейка открыла окно и присела на широкий подоконник. Обычно летом в Париже так жарко, что нечем дышать. Да и чему удивляться – большой город, центр, несметное скопище машин, местных, туристов… а в Савойе всегда прохладно. В другие времена года девушка здесь не бывала и потому могла говорить только о лете.