Черные паруса

У Босы была своя операционная, но это всегда было второстепенным предназначением отсека. Пиратка прозвала его комнатой доброты, и здесь она свершила большинство своих кар, особенно тех, что подразумевали наркотики, режущие инструменты и другие пыточные средства. Там же она проводила «лечение», которое помогало изменить лояльность человека или разрушить его старые представления о правильном и неправильном. Кое-что из этого было связано с хирургией, кое-что зависело от электричества и препаратов, но неизменным было то, что в этом отсутствовал малейший намек на милосердие. Я провела слишком много времени в лазарете, чтобы задерживаться там без необходимости. Дни и недели, когда ее шепот блуждал в моем разуме, когда она пыталась привить мне свой образ мыслей, запихнуть искажающий осколок своей души в мою душу, чтобы он пустил там корни. Дни и недели, когда она прижимала электроды к моей коже или впрыскивала жгучие жидкости. Достаточно было оказаться рядом с этим помещением, чтобы вспомнить те долгие часы; войдя же, я оказывалась во власти жестоких запутанных мыслей, злобных садистских идей, которые казались одновременно чужими и абсолютно присущими мне. Она обошлась со мной мягко, увидев во мне естественную преемницу и поэтому сведя физические наказания к минимуму. Другим пришлось куда хуже. Желая поставить кого-нибудь в пример остальным – беднягу, который не был ей нужен живым, здоровым или в здравом уме, – Боса творила с ним нечто неописуемое. Стоны, крики или всхлипы доносились из комнаты доброты по сети переговорных трубок, проникающих в каждый уголок корабля.

Но это была еще и операционная, а поскольку ее содержимое можно было применить в благих целях, с нашей стороны было бы расточительством этого не делать. Поэтому мы заблокировали переговорные трубки, выбросили или разобрали все, что предназначалось только для пыток, и сохранили остальное, чтобы лечить травмы и болезни, какие могли с нами случиться.

– С тобой все будет в порядке, – сказала я Страмбли, когда мы уложили ее на обтянутую кожей кушетку, служившую одновременно кроватью и операционным столом.

– Я не… порезалась, – повторила Страмбли. – Не виновата. Нож повернулся. Ничего бы не случилось, если бы не парус-сечь…

– На нас действительно напали? – спросила я.

– Да! – рявкнула Фура, и светлячок вспыхнул вокруг ее глаз и на висках. – И мы бы дали сдачи, будь на то моя воля. Приходите ко мне в каюту, как только закончите тут.

– А где сейчас вещи призрачников? – спросила я.

– Все еще снаружи, – ответила Прозор, помогая Страмбли по частям снять скафандр, в то время как над раненой ногой все еще пузырилась кровь. – Заперты в рундуке, как будто мы просто поменялись сменами.

Инструменты, с помощью которых мы меняли облик «Мстительницы», хранились в приваренном к корпусу ящике.

– Ты видела, как это случилось? – спросила я, предполагая, что они работали рядом.

Но Прозор резко покачала головой:

– Меня там не было – я распутывала снасти за изгибом корпуса. Вернулась – гляжу, а Страмбли попала в беду. Паладин что-нибудь увидел на подметале ближнего действия?

– Нет, я обо всем узнала, когда вы вернулись.

– Хорошо, что не было декомпрессии, – сказала Фура, встретившись со мной взглядом.

– У ножа призрачников толщина лезвия – несколько атомов, – сказала Прозор. – Хоть он и вошел глубоко, пробив скафандр, осталась дыра толщиной с волосок, когда Страмбли его вытащила.

– Прости, Страмбли, – сказала я, и она вскрикнула от боли, когда я сняла поврежденную часть скафандра.

Под герметичной броней было несколько слоев тканевой изоляции, пронизанных гибкими трубками для регулирования температуры, и все слои пропитались кровью. Но кровотечение вроде ослабевало – вероятно, потому, что рана была такой чистой и узкой.

– Это поможет, – пообещала Сурт, доставая шприц из аптечки.

– Ты точно знаешь, что там? – прошептала я, боясь, как бы она не впрыснула Страмбли один из карательных препаратов Босы.

Сурт кивнула, смягчая мои опасения. Прозор, Тиндуф и Фура сняли верхнюю часть скафандра, и Сурт смогла закатать рукав, чтобы добраться до плеча. Она ввела снадобье очень грамотно, и волна облегчения прошла по телу Страмбли почти сразу. Взгляд сделался рассеянным, а потом веки затрепетали и раненая погрузилась в блаженное состояние, близкое к обмороку.

Я наклонилась, чтобы осмотреть рану, с которой сняли пропитанную кровью ткань. Она была на левой ноге, примерно посередине голени, чуть ближе к наружной стороне от воображаемой линии между коленной чашечкой и ступней. Длиной с мой мизинец и с виду не серьезнее, чем порез от бумаги.

– Могло быть и хуже. – В мягком тоне Сурт слышалась вопросительная интонация.

– Да, у нее все еще есть нога, – кивнула я. – Но у нас это самая тяжелая травма с тех пор, как мы захватили корабль, и рисковать нельзя. Рану надо промыть и зашить, а потом будем молиться, чтобы кости, нервы и кровеносные сети оказались не повреждены.

– Не знала, что ты училась в медицинской школе, – сказала Фура.