Черные собаки

Ближе к вечеру Тремейны вышли к дольмену де ля Прюнаред, доисторическому могильнику. Пройдя еще буквально несколько метров, они оказались на краю узкого и глубокого ущелья, прорезанного в каменных породах рекой Вис. Там они сделали привал и доели остатки захваченной с собой провизии — огромные помидоры, подобных которым в Англии им даже видеть не доводилось, позавчерашний хлеб, сухой, как галета, и колбасу, которую Джун нарезала на ломтики перочинным ножом Бернарда. Они шли молча уже несколько часов подряд, и вот теперь, усевшись на горизонтальную каменную плиту дольмена и глядя на север, через ущелье, на Косс де Бланда, за которой воздымались Севеннские горы, они затеяли оживленную дискуссию, в которой завтрашнее путешествие по незнакомой и прекрасной местности как-то само собой слилось с предощущением лежащей впереди жизни. Бернард и Джун были членами коммунистической партии, и говорили они о будущем. На несколько часов детали той запутанной головоломки, которую представляла собой британская внутренняя политика, расстояния между деревнями, преимущества одних троп перед другими, искоренение фашизма, классовая борьба и великий механизм исторического процесса, направление работы которого теперь научно обосновано, что, в свою очередь, гарантирует партии неоспоримое право на управление обществом, слились в единый захватывающий дух ландшафт, в манящую даль, точкой отсчета в которой было их общее любовное чувство и которая расстилалась, сколь хватит глаз, через плато и вплоть до самых гор, понемногу наливавшихся красным, пока они говорили, а потом потемневших. А когда сгустились сумерки, Джун охватило смутное беспокойство. Неужели она уже тогда начала терять веру? Не имеющая срока давности тишина искушала ее и манила, но стоило ей только прерваться на минуту и перестать нести восторженную чушь, паузу тотчас заполнял Бернард — высокопарными банальностями, воинственно-звонкой фразеологией из марксистско-ленинского арсенала, всеми этими «фронтами», «наступлениями» и «врагами».

Кощунственная неуверенность Джун была на время развеяна, и в сумерках, по дороге до ближайшей деревушки Сан-Морис, они задержались еще на какое-то время, чтобы поставить в дискуссии о будущем точку — или, наоборот, продолжить ее любовным актом, совершенным, быть может, прямо на самой дороге, там, где земля помягче.

Однако на следующий день, через день и во все последующие дни они больше ни разу не ступали ногой на метафорический ландшафт собственного будущего. Назавтра они повернули вспять. Они так и не спустились в Горж де Вис, не прошли вдоль таинственного, набухшего от дождей потока, который исчезает под горой, не пересекли реку по средневековому мосту, не взобрались по склону вверх, чтобы пересечь Косс де Бланда и побродить меж древних менгиров, кромлехов и дольменов, разбросанных по тамошним пустошам, и не начали долгое восхождение на Севенны в направлении Флорака. На следующий день каждый из них пошел своей собственной дорогой.

Утром они вышли из «Отель де Тильёль» в Сан-Морисе. Прелестный луг и заросшие утесником участки, которые отделяют деревню от долины реки, они опять прошли молча. Было часов девять утра, не больше, но жара уже стояла смертная. Примерно через четверть часа тропинка исчезла, и им пришлось идти через поле. Звон цикад, душистые сухие травы под ногой, яростное солнце посреди невинно-бледного неба — все, что еще вчера было полно южного очарования, сегодня внушало Джун смутную тревогу. На душе у нее было неспокойно — с каждым шагом она все дальше уходила от оставленного в Лодеве багажа. В ясном утреннем свете унылая линия горизонта, иссохшие горы впереди и долгие мили, которые придется преодолеть сегодня, чтобы добраться до городка под названием Ле Виган, давили на нее тяжким грузом. Идти предстояло еще несколько дней, и ей уже начало казаться, что в конце пути ее ждет все то же чувство неуверенности, и она зачем-то идет к нему этим длинным окольным путем.

Она примерно шагов на тридцать отстала от Бернарда, чья шаркающая походка была столь же уверенной, как и мнения, которые он высказывал. С чувством некоторого стыда она попыталась найти убежище в чисто буржуазных мыслях о доме, который они купят в Англии, о выскобленном дочиста кухонном столе, о простеньком бело-голубом фарфоровом сервизе, который подарила ей мама, о ребенке. Впереди виднелся грозный вертикальный обрыв — северный край ущелья. Тропа теперь шла уже под уклон, растительность тоже стала другой. Вместо беззаботной радости Джун испытывала теперь беспричинное чувство страха, слишком неопределенное, чтобы сказать о нем Бернарду. То была агорафобия, вступившая, должно быть, в резонанс с крошечным ростком новой жизни, с быстро размножающимся конгломератом клеток, который обещал дать жизнь Дженни.