Черные Вороны8. На дне

И на какие-то наносекунды меня охватывает первобытным ужасом, что я могу ошибаться… что я не переживу разочарования, оно способно меня убить. Со всем можно смириться, со всем можно постараться жить дальше, со всем, кроме его смерти и моей смерти в нем. Если внутри, там, под толстой шерстью, за окровавленными клыками и жадно вздымающейся звериной грудной клеткой нет для меня места, то я уже труп. Я способна вытерпеть все, кроме его равнодушия ко мне. Я сильнее титана и крепче гранита, если мой Зверь все еще любит меня… и слабее былинки, ничтожней пепла на ветру, если разлюбил. Тогда я проиграла… тогда я принесла в жертву свои материнские чувства, свою свободу, свою жизнь на алтарь пустоты.

Прошло несколько часов. Не знаю точно – сколько, но я считала про себя минуты, чтобы не сойти с ума, а потом незаметно для себя задремала.

Меня разбудили шорохи. Я насчитала, что сейчас глубокая ночь, но я ведь могу и заблуждаться. Вверху кто-то крадучись передвигался. Мои глаза привыкли к темноте, и я уже различала стеллажи, стоящие в ряд консервные и стеклянные банки. Наверху что-то двигали, но весьма осторожно. Что сейчас? Утро? День? Вечер? Может быть, я ошиблась? Кто ходит там? Неужели Шамиль уже прислал за мной? Но создавалось впечатление, что там сверху что-то ищут. Чья-то нога ступила прямо на крышку погреба – раздался скрип. Неслышно вскочила с пола и прижалась спиной к стеллажам. Неудачно прижалась — раздался звон, банки ударились друг о друга, когда один из стеллажей пошатнулся. Наверху стало очень тихо. Меня услышали. Сердце тревожно пропустило один удар, и липкие пальчики страха поскребли по онемевшему затылку. Звякнул замок, что-то заскрипело, как будто трется металл о металл или скребётся. Крышка погреба открылась, а я сильно зажмурилась, когда услышала, как ко мне вниз кто-то спрыгнул.

Оно зашлось сразу. Мое сердце. Заныло, застонало, защемило так, что дышать стало больно. Я ощутила ЕГО кожей, каждой мурашкой на своем теле, каждой порой, каждой сошедшей по нему с ума молекулой, каждым пропущенным биением пульса. Его запах, его сжатое и прерывистое дыхание. Ни с кем и ни с чем никогда не спутать. Мне хотелось громко, надрывно заорать, завопить так, чтоб проклятые банки полопались, а вместо крика рот просто открылся и из горла вырвался едва слышный, хриплый, клокочущий стон. Я так и не открыла глаза, мой подбородок дрожал, я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Хватала воздух, как рыба жадно хватает воду после того, как чуть не иссохла насмерть. А потом медленно приоткрыла веки и встретилась с его взглядом. Его глаза блестят во мраке, влажно блестят. Там плещется океан боли, и она не только его… там плещется и моя тоже. И мы оба тонем в ней, жадно хватаемся друг за друга, идем на дно, не отрывая взглядов и не произнося ни слова. Блеск в его глазах превращается в дрожащее стекло… оно расколется и изрежет нас обоих, потому что я впервые вижу, как он плачет. Мой Зверь. Плачет от боли. Да, мой родной, она слишком невыносимая, чтобы терпеть. Я знаю. Ты пришел за мной. А иначе и быть не могло.

Они все могли говорить, что угодно. Шамиль, мой брат, не важно кто. Своего мужчину по-настоящему знаю только я. Только я могу чувствовать его изнутри, только мне дано такое проклятие быть его вторым сердцебиением и биться в такт его дыханию. Мой жуткий зверь нашел бы меня даже в пасти у самого дьявола и выбил бы последнему все клыки. Потому что для Максима Воронова нет ничего невозможного, потому что самое адское и жуткое порождение кошмара – это он сам. И дьявол ничто в сравнении с ним. Максим неисчислимо долго смотрел мне в глаза, а потом тяжело рухнул вниз, на колени, к моим ногам, сдавил щиколотки и прижался лицом к ледяным ступням, прижался к ним шершавыми губами, опаляя словно кипятком. В тишине только наше дыхание – его хриплое, свистящее и срывающееся мое. Целует мои грязные ноги, а я смотрю на сгорбленную, скрюченную фигуру, на распростёртого на полу самого сильного, самого гордого из всех мужчин, что я когда-либо знала, и понимаю, что ни одно слово не было бы красноречивей этих немых касаний губами.

Может, кому-то нужны клятвы, признания, тонны обещаний и тонны речей о прощении… а для меня каждая секунда, что мой мужчина стоит передо мной на коленях, молча уткнувшись лицом в мои ступни, драгоценнее любой, самой горячей мольбы о прощении. И он ждет. Смиренно, внизу, ждет моего решения, сдавливая мои щиколотки горячими руками. Раздавленный, одинокий, вечно непрощенный, никем не понятый отверженный дикий зверь, загнанный в ловушку собственных страстей монстр, склонивший голову к моим ногам.

Я медленно опустилась вниз, к нему, зарываясь обеими руками в жесткие волосы, запуская в них скрюченные пальцы, сдавливая с такой силой, что казалось, могу их вырвать с корнями, с тихим стоном, вжимаясь лицом в его макушку, застыв в невыкричанном рыдании, зажмурившись до боли.