Черный Алмаз

Монах ласково сжал руку девушки и заглянул ей в глаза:

— Почти все, милая леди! Почти все, кто бы и что бы вам ни говорил. Да, и мы, служители Божии, всего-навсего люди. Мы тоже подвержены страстям, искушаемы, а значит, тоже грешны. И все же близость к ежедневно происходящему в алтарях чуду святой мессы не может не менять даже самую опустошенную душу. В большинстве своем священники, монахи действительно верующие люди, хоть враги Божии и пытаются из века в век внушить пастве, что это не так, и всячески опорочить служителей Церкви. Увы, многие из нас грешны фарисейством, и это мешает таким пастырям искренно молиться за самых заблудших чад Святой церкви. Я не таков, возможно, оттого, что был военным, оттого, что сам убивал людей. Я знаю, что такое каяться в убийстве, пускай даже и вынужденном. Поэтому мне легче молиться за разбойников. Я сам почти разбойник.

Вероника покачала головой:

— Это очень большая разница, святой отец: убивать на войне и убивать во имя грабежа.

— А на войне мало грабят? — Улыбка падре Патрика вновь обезоружила и успокоила девушку. — Присяга освобождает воинов от необходимости каяться в том, что они стреляли во врагов. Но освобождает ли от ответственности за убийство? И кто больше заслуживает оправдания: пираты, которые получали патенты английского правительства, разрешавшие нападать на испанские корабли, или тот, кто вступил на этот преступный путь ради воздаяния, ради отмщения за совершенное некогда страшное зло?

— Это вы обо мне? — спросила Вероника.

— Не только. Думаешь, ты одна каялась мне в том, что встала на преступный путь ради мести? Таких исповедей я выслушал немало. Не знаю, кто был до конца искренен, а кто все же хоть немного, но лгал? Богатство, знаешь ли, сильно искушает душу.

Она вспыхнула:

— Вы… Вы думаете, что я…

— Нет! Ты говорила и говоришь правду.

Несколько мгновений Вероника колебалась. Краска и бледность вновь сменили друг друга на ее щеках. Потом она тихо произнесла:

— Падре! То, что я сейчас узнала… У меня возникли такие страшные сомнения, что я боюсь в них признаться!

Монах неожиданно вновь взял ее за руку, привлек к себе и провел ладонью по растрепанным черным кудрям.

— Не признавайся, дочь моя. Я догадываюсь, какие мысли пришли тебе в голову. И не советую сразу гнать их прочь. Ты можешь все это проверить. Только прошу: не поддавайся сразу же ни гневу, ни отчаянию. У тебя есть цель, верно? Осуществи ее, тем более что это осуществление послужит ко всеобщему благу. Со всем остальным разберешься потом. И, кто знает, возможно, ты поймешь, что твои нынешние сомнения и не стоят того, чтобы, закончив одну войну, начинать новую?

Несколько мгновений Вероника молчала. Поднявшийся ветер снова растрепал ее волосы, и она досадливо пригладила их, досадуя, что забыла по обыкновению подвязать лентой.

Мимо стоявших в ворот девушки и монаха проскрипели одна за другой четыре груженные маисом телеги. Они катили от монастыря, где монахи, завершив второй в этом году сбор урожая, продавали зерно служащим плантаций. Оно предназначалось для рабов и надсмотрщиков.

Ослов, тащивших телеги, вели под уздцы пеоны, голые по пояс, в широкополых тростниковых шляпах. Завидев монаха, а с ним грозного капитана флибустьеров, слава которого им была хорошо известна, они разом сняли шляпы и поклонились. Вероника ответила небрежным кивком, монах начертал в воздух крестное знамение.

— Падре! — проговорила Вероника. — Вы всерьез верите, что моя жизнь может исправиться? Повернуть назад? Что после всего происшедшего я смогу стать той, кем была прежде?!

— Всерьез? — переспросил монах. — Всерьез не верю. Я говорил совсем не о том. Когда ты выходишь в море?

— Утром.

— Хорошо. Тогда позволь мне благословить тебя.

Леди Дредд вздрогнула и невольно отшатнулась.

— Благословить?! Но… вы ни разу…

— Ни разу тебя не благословлял. Верно. А сегодня я это сделаю. Или тебе не хотелось бы получить благословение?

— Благословение убивать?!

— Благословение закончить то, ради чего ты пошла на все это, девочка. И тогда ты сможешь стать другой. Другим человеком.

— Но вы сказали…

— Что ты не будешь той, кем была прежде. И повторю: не будешь. Произойдет нечто совсем иное. Ну, так что же?

Вероника невольно оглянулась, будто боялась, что ее застанут за чем-то недозволенным. Потом вспыхнула:

— Простите. После всего, что было, на это действительно трудно решиться!

И она согнулась перед монахом в смиренном поклоне.

А дальше произошло нечто невообразимое: падре Патрик, едва успев осенить склоненную голову пиратки крестным знамением, вдруг той же рукой схватил ее за шею и что есть силы, а сила у него была немаленькая, толкнул ее на землю лицом вниз. От неожиданности Вероника не устояла на ногах. И, уже падая, успела услышать хлопнувший рядом выстрел.

Человек в широких, подрезанных у колена штанах и надетом на голое тело жилете, выскочил из-за последней груженной початками маиса телеги, на ходу вытаскивая из-за пояса второй пистолет.