Черный ангел

— Понимаю, понимаю, — согласно кивает головой Александр Евгеньевич, — я тоже всегда свято соблюдаю конфиденциальность своих клиентов. Ну что там с этим человеком? Что вы про него знаете, кроме того, что он местный житель? Имя, адрес, профессия?

— Увы, Александр Евгеньевич, увы, а может быть и к счастью: ибо в том случае, моим клиентам не пришлось бы обращаться ко мне, а мне, в свою очередь, к вам, и мы бы сидели без работы. Итак, я предполагаю, что этот человек жил здесь где-то до середины осени девяносто третьего года. Как его зовут, мне, к сожалению, не известно. Имя возможно Михаил, а возможно и нет. Еще у меня есть его изображение.

Я показываю Письменному несколько фотографий отца Михаила, те самые, которые давал Жулину и над которыми, помня о пожеланиях нашего клиента архиепископа, «поработал» Альварес, так что нельзя догадаться, что речь идет о духовной особе. По этой же причине, я не сообщаю Письменному его теперешнюю фамилию.

— А почему вы решили обратиться именно ко мне? — спрашивает он, поглядев на фотки. — Чем я-то могу вам помочь? С таким же успехом вы могли обратиться к любому другому нашему жителю, показать ему фотографии и спросить, не знает ли он этого человека, который, может быть, жил здесь почти десять лет назад. Уверен, результат был бы одинаковый.

— Не скажите, Александр Евгеньевич, не скажите. Далеко не всякий проработал в милиции, в уголовном розыске в течение многих лет. К тому же вы не дали сказать мне самого главного. Дело в том, что этот человек, либо его близкие, могли быть замешаны в каком-либо преступлении, за которое могли быть, или даже наверняка были осуждены. Я не исключаю, что по местным меркам — это мог быть скандальный процесс или резонансное преступление. Также возможно, что и после всего этого нужный нам человек продолжал вести не совсем достойный образ жизни. Это мог быть тот же рэкет, либо преступления связанные с экономикой.

— Ну, это уже другое дело, Сергей Николаевич, — восклицает Письменный, — выходных данных, конечно, все равно маловато, но с этим уже хоть как-то можно работать. Сейчас мне, конечно, трудно что-либо сказать, глядя на эти фотографии. Лицо это мне не знакомо. Может и видел раньше где-то, но если вы говорите, что прошло столько времени, то… Сами понимаете. Ну, ничего, у меня сохранились контакты в органах, и я могу навести справки. Оставьте мне эти фотографии. Если ваша информация не ошибочна и речь, в самом деле, идет о преступлении, то думаю, что смогу вам помочь. Вы где остановились?

— Да пока нигде. С самолета и сразу к вам.

— Если ваши работодатели и впрямь люди не скупые, то рекомендую «Карелию», это тут недалеко, как выйдете, так сразу улица вниз. Сервис там чудный. Завтра, примерно, в это время заходите, может что-то и прояснится.

— Отлично, там и брошу якорь.

Я достаю из бумажника двести долларов.

— Если у вас появятся расходы, — объясняю я. — Еще раз уточняю вашу задачу — программа минимум: мне нужно узнать имя этого человека, чем он занимался, за что его судили и почему он уехал из города. В программу максимум, кроме указанной информации относительно этого человека, входит любая другая без ограничений.

Он наклоняет голову в знак того, что задачу осмыслил и деловито забирает бабки.

— До завтра. Надеюсь, у вас будет, чем меня порадовать.

Я встаю и протягиваю ему руку.

Пройдя по коридору почти до самой лестницы, обнаруживаю, что оставил у Письменного свой головной убор. Возвращаться — плохая примета, но ничего не поделаешь.

— Алло, соедините с Равилем Ильясовичем, скажите, что Письменный на проводе. Что?.. Придется побеспокоить, дело важное… — слышу я голос Письменного, когда снова оказываюсь в тамбуре.

Взявшись за ручку дверей, останавливаюсь в нерешительности, раздумывая, а вежливо ли это будет, если я вломлюсь к нему сейчас, помешав разговору.

— Слушай, ты, кукла наштукатуренная, — между тем продолжает Александр Евгеньевич весьма повышенным тоном, — если ты не хочешь, чтобы твой хозяин сегодня же тебя поганым веником с работы не попер, давай соединяй меня с ним!

Наступает тишина, видимо собеседница торопится выполнить просьбу Александра Евгеньевича, который чуть слышно цедит сквозь зубы: «сука». Оказывается, что Письменный вовсе и не такой уж деликатный, как показалось мне вначале.