Чёрный ангел

Впрочем, ей было не до покойницы. Людмила не могла припомнить, чтобы когда-нибудь так сильно злилась на отца. Конечно, временами он страшно раздражал ее своими попытками вступиться за Эту Тварь, а его полнейшая беспомощность, абсолютное неумение отстоять свои интересы в конфликтах с бабушкой вызывали презрительную жалость. Тем не менее отца Людмила любила и даже отчасти понимала, а именно, в том, что касалось противостояния бабушке. Светлана Георгиевна была из породы умных, властных матрон, которые всегда точно знают, чего хотят, и противостоять им - дело нелегкое. Людмиле просто повезло, что бабушка сознательно посадила на трон наследницу и собралась служить ей верой и правдой до последнего вздоха.

Отцу повезло гораздо меньше. Правда, судя по семейным преданиям, в детстве и юности он подчинялся матери с великой охотой, почитая ее за мудрого доброго правителя, служить которому - высочайшее счастье. Но идиллия на то и идиллия, чтобы рано или поздно обернуться разочарованием. Людмила прекрасно помнила бурный семейный скандал, разразившийся на кухне, когда ей было двенадцать лет. Участники скандала не подозревали, что у них есть аудитория, - предполагалось, что Люсенька в это время видит десятый сон, - но забыли о блочно-панельной акустике. Сквозные дыры в стенах, предназначенные для электророзеток, обеспечивали чудесную слышимость, особенно, если прильнуть к розетке ухом.

- Только через мой труп! - кричала Светлана Георгиевна. - Я не допущу, чтобы у девочки появилась мачеха! Мало она хлебнула горя с чудовищем, которое ты выбрал ей в матери?

Тихую реплику отца Людмила не расслышала, но ее смысл легко было восстановить по контексту.

- Я прекрасно понимаю, что взрослому мужчине нужна женщина! - отчеканила бабушка. - И ни в чем тебя не ограничиваю. Можешь завести себе хоть целый гарем. Но ни одна из твоих пассий никогда не переступит порога этого дома! Ты понял меня? Никогда!

Разумеется, Людмила полностью разделяла мнение бабушки - мачеха была ей совершенно ни к чему, - однако отца пожалела. Тихий, безропотный, с грустными глазами, он чем-то напоминал ей безнадежно больного ребенка и временами вызывал желание утешить его, окружить заботой, словом, подобие материнских чувств. Незадолго до скандала он вдруг ожил, повеселел, часто шутил и дурачился. Таким Людмила его еще не видела, и перемена ее искренне радовала. Тем горше было видеть, как отец сник после выяснения отношений с бабушкой. Будь Людмила на его месте...

Впрочем, слава богу, что она не на его месте. Свое ее вполне устраивало. Кстати, оно было бы куда менее уютным, умей этот недотепа хоть иногда постоять за себя. Однако, несмотря на конфликт интересов, Людмила испытывала к отцу жалость, а порой даже сочувствовала ему.

Но только не сегодня. Сегодня он вызывал у нее поочередно досаду, глухое раздражение, острое раздражение и, наконец, ярость. Досада и глухое раздражение относились к его поведению на похоронах. Мало того, что папаша публично расплакался, распустил сопли, как пятилетний мальчишка, мало того, что всю церемонию держался, точно бедный родственник - в сторонке, на отшибе, так он еще и Людмиле не позволил приблизиться к скорбящим, хотя уж она-то, как дочь покойной, имела полное право находиться в первых рядах.

Впрочем, как раз в первые ряды она не стремилась. Привлечение к себе внимания не входило в ее планы. Скорее наоборот. Незаметно смешаться с толпой, послушать разговоры, вычислить старую подружку Этой Твари, присмотреться к ней и, может быть, ненавязчиво завязать знакомство. Казалось бы, вполне скромный, незатейливый и легко осуществимый план. Но присутствие отца смешало Людмиле все карты. Несмотря на упоение собственным горем, он крепко держал дочь за руку, пресекая все ее попытки внедриться в ряды скорбящих. Должно быть, опасался какой-нибудь безобразной выходки с ее стороны.

Болван! Мог бы и получше знать собственного ребенка. Времена, когда Людмила давала выход своим чувствам просто из любви к процессу, давно миновали. В последние годы любой выплеск эмоций, который она себе позволяла, был тщательно выверенным тактическим ходом, подчиненным вполне рациональной цели. Светлана Георгиевна давно раскусившая все трюки любимой внучки, шутливо называла ее вспышки пароксизмами рассудочной страсти, а необъяснимые, на первый взгляд, выходки - военными маневрами.

Вообще-то, Людмила обычно радовалась, что отец плохо ее знает. Тем легче было управлять им. Но на похоронах традиционные меры воздействия не сработали. Отец, казалось, ослеп и оглох; он попросту не замечал дочь. И тем не менее крепко держал за локоть. Не вырываться же было, в самом деле!

Хотя вырваться отчаянно хотелось. Знал бы папаша, насколько осложнил ей жизнь! То, что на похоронах могло пройти естественно и просто, в других условиях будет выглядеть нарочито и грубо. Придется изобретать всякие тонкие ходы, пускаться на хитрости, прибегать к уловкам...