Черный ангел

— Нет, граф, что бы вы ни говорили, это надо кончить, — решительно произнесла императрица, ходя взад и вперед по кабинету, нервно засучивая рукава своей кофточки, что служило у нее всегда признаком гневного волнения. — Я не могу, понимаете вы, не могу, не смею рисковать так наследием великого Петра, славой, стоившей неисчислимых жертв, делом долгого моего тридцатипятилетнего царствования; нет, нет, не возражайте мне, сердце матери иногда должно заставить себя замолчать!

Человек, которого она называла графом, и не думал пока возражать. Это был вице-канцлер граф Александр Андреевич Безбородко. Его грузное тело с трудом умещалось на маленькой табуретке, стоявшей у письменного стола императрицы. Сложив на большом животе короткие руки, полузакрыв свои и без того маленькие глазки, он, казалось, дремал.

Императрица продолжала:

— Вся Европа потрясена, колеблются тропы, в опасности алтари. Франция стала врагом королей и Бога. Наш долг раздавить ее… Англия и Вена согласны со мной… А мой сын!.. — воскликнула она. — Но нет, вы сами хорошо знаете его взгляды… А между тем, — понизив голос, продолжала императрица, — ведь не два века мне жить… я уже стара.

Тут впервые Безбородко открыл глаза, лицо его оживилось, и он сделал протестующее движение.

— Ну, ну, — с легкой улыбкой произнесла императрица, — я знаю, что говорю. А затем, — снова нахмурив брови, начала она, — что это за сношения с мальтийским орденом, с масонами! Нет, он безумец. Воля моя непреклонна. Александру уже девятнадцать лет, он не мальчик… Я решила. Теперь я не мать, я — императрица… И я исполню свой долг, хота бы от этого разорвалось мое сердце… И потом, — с живостью перебила она Безбородко, что-то хотевшего сказать, — разве не видите вы его постоянного тайного раздражения против меня? Разве не видите вы, что его Гатчина в карикатурном виде представляет антитезу моего двора, моих порядков? Нет, я не могу больше терпеть этого. Я решила.

Утомленная императрица опустилась на маленькое кресло за столом, против графа. Несколько мгновений длилось молчание.

— Что же вы молчите, граф? — нетерпеливо сказала она наконец.

— Вы запретили возражать, ваше величество, — лениво отозвался Безбородко.

Императрица улыбнулась.

— Я вам разрешаю говорить, мой упрямый хохол.

И лень и апатия исчезли с лица Безбородко. Глаза его засветились мыслью, лицо оживилось.

— В таком случае я должен доложить вам, что, во-первых, великий князь Александр не согласится на это…

По губам императрицы скользнула улыбка. Она насмешливо взглянула из-под очков на графа и произнесла:

— Я вас считала проницательнее, господин дипломат. У этого златокудрого юноши не столь чувствительная душа, как думаете вы и другие… Ну, а во-вторых?

— Во-вторых, — продолжал Безбородко, — на это не согласится цесаревич. Он не уступит своих прав.

Екатерина презрительно рассмеялась и с большой решимостью сказала:

— Завтра будет опубликован манифест. Сегодня вечером я поставлю на нем число: 6-е ноября. Ежели же, — улыбаясь, добавила она, — я сегодня ночью умру, то на этот случай у меня приняты меры. Верные люди знают, как и вы, где хранится моя последняя воля. Дело кончено. А теперь, дорогой граф, расскажите мне о ваших вчерашних переговорах с лордом Витвортом.

Граф Безбородко приступил к докладу.

Все придворные обратили внимание, что императрица в этот день была особенно озабочена.

Некоторые приписывали это якобы дурным известиям, полученным государыней из Закавказья от графа Валерьяна Зубова, где он после покорения Дербента, Баку и Ганжу (нынешний Елизаветполь) угрожал Персии, другие говорили, что лорд Витворт от имени Сент-Джемского кабинета внес какие-то поправки в заключаемый трактат.

К вечеру стали передавать шепотом, что государыня на утро 6-го ноября экстренно вызвала из Гатчины великого князя Александра, что гг. сенаторам предложено собраться завтра в торжественном заседании для выслушания, в присутствии самой императрицы, какого-то чрезвычайного манифеста. Глухо упоминалось имя цесаревича. В воздухе носилось что-то тревожное…

Императрица ушла к себе раньше обычного времени. Ей нездоровилось. Она чувствовала непонятную тяжесть в голове. Ее клонило ко сну. Но сон ее был тревожен. Ей было душно. Среди ночи она вдруг проснулась. Ей ясно послышались в соседней комнате чьи-то легкие шаги.

— Марья Савишна, это ты? — окликнула императрица свою верную камер-фрау Перекусихину.

Никто не отозвался. Подождав несколько мгновений, Екатерина, во своему обычаю не желая никого тревожить, зажгла свечу, надела горностаевые туфли и вышла в соседнюю комнату, где был ее малый рабочий кабинет.

Она остановилась на пороге и внимательно оглядела всю комнату. В комнате не было никого.

На столе в том же порядке лежали бумаги, стоял ларец с секретными документами, ключ от которого один всегда был при ней, а другой у князя Зубова, как говорила она, на случай ее нежданной смерти.

Она вернулась и снова легла. Но ее шаги и оклик все же услышала спавшая у других дверей спальни Марья Савишна. Она вошла.