Черный ангел

— Замолчите, замолчите, довольно… — исступленным голосом закричал Павел, — я не хочу ничего знать…

Рыцарь Кадоша низко поклонился и медленно и твердо проговорил:

— Мы исполнили свои обещания, ваше величество. Очередь за вами. Если же нет — наступит наш черед. — В его голосе послышалась угроза. — Какой мерой измерится, той же и отмерится[22], — закончил он.

И с этими словами шевалье де Сент-Круа, отдав глубокий придворный поклон императору, вышел из комнаты…

Владимир Мазуркевич ЛОЖА ПРАВОЙ ПИРАМИДЫ

— Есть многое, Горацио, на свете,

Что и не снилось нашим мудрецам.

Шекспир. «Гамлет» 1.5.

I

…Тревожно задребезжал звонок настольного телефона, точно передавал волнение того, кто требовал соединения. Я быстро подошел к аппарату и услышал взволнованный голос дяди:

— Виктор, это ты?

— Я, дядя… В чем дело?

— Ради Бога, приезжай ко мне… Это необходимо… Ты мне нужен до зарезу…

Стояла поздняя осень. Дождь лил, как из ведра, и перспектива тащиться к дяде на другой конец города мне вовсе не улыбалась.

— Нельзя ли отложить до завтра? — попробовал я увильнуть от неприятного путешествия.

— Невозможно… Не теряй времени на разговоры. Каждая минута дорога… Бросай все и приезжай, прошу тебя! — прозвучал в трубку нетерпеливый ответ.

Делать было нечего, и я, в душе поругивая дядю, собрался в путь. Приглашение было настолько категорично, и в то же время в нем звучала такая затаенная мольба, что у меня положительно не хватало духу отказать дяде. С дядей я был в самых лучших дружеских отношениях и глубоко ценил его образование, житейский опыт и доброе сердце; огорчать его мне совсем не хотелось, тем более что, как я знал, дядя, по свойственной ему щепетильности, никогда не решился бы тревожить меня без достаточных оснований.

Впрочем, на оригинальной фигуре моего дяди стоит остановиться несколько подробнее.

Великолепно образованный, воспитанный, принадлежащий по своему происхождению к лучшему обществу, он тем по менее являлся каким-то черным пятном — enfant terrible — всего нашего чопорного великосветского семейства. Непоседливый характер, непостоянство, излишняя впечатлительность прямо-таки выбивали его из рамок уклада, и взглядов того общества, в котором ему приходилось вращаться.

Родители наметили ему дипломатическую карьеру, но после одного совершенно недипломатического столкновения с представителем «дружественной державы» стало ясно, что дальнейшая служебная карьера дяди в области дипломатии окончена. Он перешел куда-то в другое ведомство; но и там недоразумение с начальством явилось печальным предвестником его грядущих служебных преуспеяний. Несмотря на протесты родни, дядя махнул рукой на службу, подал в отставку и переехал к себе, в великолепное имение в одной из лучших губерний южной России. Родственники, традиционные «служилые» дворяне, смотрели на все это весьма косо; они вовсе не принимали во внимание того, что во всех историях и столкновениях принципиально прав бывал дядя; да иначе и быть не могло, — слишком уж честна и справедлива была его натура — нет, родственники считались только с фактами, — помилуйте! испортил себе карьеру, повздорил с начальством! Ясное дело — «заблудшая овца»! «И в кого это он такой», — со вздохом говорили великосветские тетушки и в конце концов совершенно отказались от своего блудного племянника.

Положим, надо отдать справедливость дяде, неблаговоление тетушек его не особенно огорчало. Он засел в деревне и только изредка подавал признаки жизни, присылая поздравления в высокоторжественные семейные праздники, затем вдруг куда-то исчез. И я начал получать от него письма со штемпелями Парижа, Лондона, Нью-Йорка, Калькутты, Александрии и других местностей, находящихся на самых противоположных концах земного шара. Следует сказать, что я пользовался особым расположением дяди; во- первых — как сын его любимой сестры, а во-вторых — как подобный ему выродок семьи, который всяким чиновным отличиям и преимуществам предпочел свободную профессию журналиста и литератора.

В письмах дядя очень увлекательно рассказывал о своих приключениях, описывал всевозможные достопримечательности, но лично о себе, о своих планах, надеждах и душевных переживаниях говорил как-то мало — даже, пожалуй, чересчур мало, так что получалось впечатление, будто он нарочно что-то замалчивает.

Так прошло десять лет.

Вдруг, совершенно неожиданно, дядя вернулся; сделал официальные визиты родственникам и поселился где-то на окраине нашего города, заняв очень уютный, но в то же время и уединенный особнячок. Жил он весьма замкнуто, никого не принимал к себе и сам почти никуда не показывался. Единственным, но и то весьма редким, его гостем был ваш покорнейший слуга.

Надо признаться, за десять лет странствий в дяде произошла большая перемена. Из общительного веселого человека он превратился в скрытного, задумчивого нелюдима. Можно было подумать, что его угнетает какое-то тайное беспокойство.