Черный ангел

Василевс Константин собрал ранним утром сенат, своих советников и представителей церкви. Известил их о том, что патриарх Григорий Маммас сложил с себя свой сан. Кардинал Исидор тоже не явился на эту встречу, пребывая в башне, обороной которой руководил.

Это – последняя попытка примирить сторонников унии и ее противников. Но и тут император остановился на полпути. Мы избавились от старика, которого ненавидят греки и презирают латиняне, но церковь теперь лишилась патриарха. Невидимый, непримиримый дух Геннадия, возвестившего из своей монашеской кельи о неминуемой гибели Константинополя, правит теперь храмами и монастырями.

Султан объявил в лагере строгий пост и повелел правоверным совершать все положенные омовения и молитвы. Раздраженные голодом и жаждой турки целый день атаковали нас, воя, словно свора псов, каждый раз, когда на их глазах на стене падал замертво христианин. Иногда они кричали хором: «Нет Бога кроме Аллаха, и Магомет – пророк его!» Этот их жалобный и одновременно победный вопль угнетающе действует на греков и латинян. Он лишил душевного покоя многих наивных папистов. «Неужели Господь допустит победу турок?» – спрашивают они. Ведь если так – не доказывает ли это, что турецкий Бог сильнее христианского, а их пророк могущественнее Христа, который дал распять себя на кресте?

Венецианский посланник Минотто сделался благочестивым и принял святое причастие. Он решил соперничать с Джустиниани, чтобы доказать, что венецианцы отважнее генуэзцев. Венецианские солдаты с кораблей с поразительным мужеством защищают северный выступ Влахерн, крепость Пентапиргион. Еще ни один турок не взобрался там на стену.

Вечером в турецком лагере вспыхнули огромные костры. Барабаны и трубы подняли такой шум, что многие на стенах решили, что в неприятельском стане вспыхнул пожар. Но это – лишь обычай, которого турки придерживаются во время поста. С наступлением темноты правоверные могут есть и пить. Пост начинается снова на рассвете, в тот момент, когда можно отличить черную нитку от белой. В озаренном пламенем гигантских костров турецком лагере светло как днем.

Чем ближе решающая минута, тем более косо поглядывают на меня венецианцы. Утверждают, что я шпионю за ними по поручению Джустиниани. Но их грубость лишь доказывает: им действительно есть что скрывать. Видимо, они уже строят планы, как обратить победу на пользу Венеции – в том случае, если штурм не удастся и султан снимет осаду. Выгоды, которые смогли бы извлечь из этого нынешние обитатели императорского дворца, так велики, что ради них стоит побороться и за невозможное. Кроме того, стена вокруг Влахерн все еще так мощна, что турки не смогут вторгнуться здесь в город – во всяком случае, до тех пор, пока этот участок защищают венецианцы.

Там, где внешняя и большая стены соединяются под прямым углом со стеной Влахерн, находится наполовину вросшая в землю калитка, которая ведет на улочку между двумя городскими стенами. Многие поколения обитателей дворца использовали этот выход, чтобы кратчайшим путем попадать в цирк, располагавшийся за стеной Константинополя. Поэтому калитку до сих пор называют Керкопорта; впрочем, ее давно заколотили. А вот теперь снова открыли, как и все прочие дверцы в стенах. Через нее можно быстрее всего добраться из дворца Порфирогенитов до братьев Гуаччарди у ворот Харисия, а оттуда – и дальше, на участок Джустиниани.

У Керкопорты стена не повреждена; турки никогда не пытались нападать в этом месте, поскольку, подбежав к прямоугольному выступу стен, нападающие попали бы под сокрушительный перекрестный огонь. Этим хорошо защищенным путем можно быстро послать подкрепление к воротам Харисия, где стена обвалилась почти полностью – как и у ворот святого Романа. Венецианцы создали специальный резервный отряд, который в случае нужды придет на помощь братьям Гуаччарди. На спокойном участке у Керкопорты внешнюю и внутреннюю стены охраняет лишь горстка греков. К чести латинян надо признать, что они охотно встали в самых опасных местах.

Незадолго до полуночи ко мне явился Мануил. Трясясь от страха, он сказал:

– Базилика горит.

Мы поднялись на крышу дворца, где собралась уже большая толпа зевак. В турецком лагере все еще пылали высокие костры, но посреди темного города возносился к небу гигантский купол храма Святой Софии, разливая вокруг дивный неземной свет. Это был не огонь, а скорее яркое голубоватое сияние. Латиняне, глядя на светящийся купол, шептались между собой и говорили, что это – дурной знак.