Черный беркут

На посту под Шаартузом, неподалеку от железной дороги, Кришталь остался на ночь. В кузове, кроме пустых коробок, по чистой случайности не разобранных жителями кишлаков, было пусто. Таджики, чей язык ближе к персидскому, называли еврея на свой лад — Евзэй, они предоставили полномочным представителям Красного Креста для ночлега комнату, но Кришталь отказался, решив провести ночь в спальном отсеке машины. Шура устроился на передних сиденьях.

— Когда домой-то, Евсей Михайлович? — спросил он. — Могли бы и ночью ехать, я не устал.

— Шура, мало того, что вы дальтоник, вы еще страдаете куриной слепотой. Что бы мне вас проверить перед рейсом?..

— Опять смеетесь?

— Вы не поверите, Шура, но таки да. Хотя еще вчера мне было не до смеха. Все прошло очень торжественно, мне вручили майку с десятым номером, а вам с одиннадцатым. Нас включили в состав команды нижнепянджского «Черногорца». И я хочу вас спросить: вы горды?

— Честно?

— Желательно.

— Нисколько. Мне хватает номеров на машине, в удостоверении. Не хватало только, чтобы меня самого пронумеровали.

Евсей нерадостно вздохнул:

— Я чувствую в вашем голосе свое влияние. Очень пагубное.

— На вас тоже повлияли. Губительно.

— Может быть. Во всяком случае, это не заразно. На вас-то это не распространилось. Так что я не являюсь переносчиком болезнетворных микроорганизмов. Свои, личные бациллы я имею право разбрасывать налево и направо.

— Не пойму, о чем мы с вами говорим. Расскажите лучше какую-нибудь историю. У вас это лучше получается. Вот про вечную мерзлоту, к примеру, мне очень понравилось.

— Я не люблю повторяться. Кажется, это называется тавтологией. Завтра мы с вами будем уже в Узбекистане, продадим к чертовой бабушке этот грузовик, сядем в самолет и взмоем в облака. И вы думаете, что я буду отдыхать во время полета? Ничуть не бывало. Я, Шура, буду думать, как использовать самолет в качестве транспортного средства для перевозки контрабанды. Разработаю план, потом плюну на него. И знаете почему? Потому что вы не умеете водить самолеты. Вы пропустите какой-нибудь знак в небе, мы врежемся, и где-нибудь под Барнаулом спасатели Шойгу найдут наши дымящиеся останки.

— Какой-то вы мрачный сегодня, Евсей Михайлович.

— Что поделаешь... Вы не поверите, Шура, но я переживаю. За тех симпатичных парней переживаю. Может, в это самое время они начали дикую пальбу. Мне не хочется, чтобы кто-нибудь из них сложил голову на этой выжженной солнцем земле. Если бы еще вчера меня спросили: «Евсей Михайлович! Вы переживаете за нас?» — я бы ответил: «Разоритесь, увидите». Сейчас нет. Для некоторых людей слово «разорение» стоит выше слова «смерть», во всяком случае, имеет одно и то же значение. Те парни совершенно уникальные люди, и знаете, Шура, я был бы рад встрече с ними. Но не здесь, а в Новограде, к примеру. Случайная встреча, понимаете? Я иду по улице, и вдруг меня кто-то окликает: «Здравствуйте, Евсей Михайлович!» В голосе радость встречи. Я поворачиваю голову и расплываюсь в улыбке. «Помните нас?» — «Как не помнить! Я, грешным делом, заказал заупокойную мессу по вас». Если честно, Шура, меня еще ни разу в жизни не окликали радостно.

Водитель долгое время не нарушал воцарившегося в салоне машины молчания. Он думал о том, что старый еврей изменился на глазах. Почему? Не мешало бы спросить у него об этом. Шура работает с ним без малого год, казалось, изучил его: в Евсее ничего не менялось — ни манера разговора, ни полуофициальное обращение к своему водителю, а вот поди ж ты...

Кришталь заворочался на своем месте и ворчливо продолжил тему:

— Впору бросать этот бизнес или заняться строгим анкетированием клиентов: зачем вам оружие? Какие цели вы преследуете? А есть ли у вас разрешение на приобретение? Нет? — сходите к участковому, пусть он выпишет вам соответствующую ксиву на хранение и использование гранатомета. Раньше я не задавался подобными вопросами, но в этот раз меня угораздило спросить. Спросил... А может, мне стоило раньше это сделать?

— Не знаю, по-моему, вы хотите спать.

— Наверное... В голове все перепуталось, как у того парня, который не знал, что делать с женщиной. Ему дали совет: заведи свою любимую в лес, положи под березой и взбирайся на нее. Что он и сделал, отбросив красивое выражение: «Самая трепетная близость — духовная», — прислонил девушку к березе и взобрался на нее. Одна из веток не выдержала его веса, и он грохнулся прямо на голову девушки. Вот так и я. Все это забудется. Однако в душе я буду ждать радостного приветствия: «Здравствуйте, Евсей Михайлович! Помните нас?»

— А вдруг такое случится? — Водитель отогнул занавеску спального отсека и посмотрел в глаза Евсею.

— Нет, Шура. Нельзя налить в трехлитровую банку пять литров воды. Я как-то говорил Коле, что только в костюме от Зямы Аграновича я — фигура, а если меня раздеть, я дерьмо. Сейчас я не первое и не второе. На мне нет строгого костюма, и я не голый. Наготу относительно скрывают шорты, лысину — пробковый шлем. Остальное буйно поросло волосами. И я спрошу вас, Шура: кто я сейчас?

Евсей зевнул и чмокнул губами.