Черный чемоданчик Егора Лисицы

Дочь Эберга плакала в столовой – абсолютно некрасиво, не так, как обычно плачут барышни. С красными пятнами на щеках. Задыхаясь, сказала: «Егорушка, что же это?» Я был в их доме давно принят как свой, но никогда она не говорила так. Я растерянно молчал. Тогда она принялась за сбитый, бестолковый рассказ, из которого я все-таки понял, что на подступах к городу – столкновения. И полностью расстрелян отряд юнкеров полковника Мастыко. В узких улицах, отступая, полковник, который неважно знал город, не угадал поворот – улица шла в тупик. Так банально решилась судьба нескольких сотен людей. Выбери полковник другой поворот – и отряду удалось бы прорваться на широкое шоссе и уйти за город. Они были бы спасены.

– …из пулеметов… почти всех, – задыхаясь от плача, продолжала говорить Глаша.

И это при том, что было объявлено временное перемирие между сторонами! Кто помнил о нем? Сражаются сейчас с ненавистью. Встряхнувшись, я взялся предложить воды, успокоительного. Но она, смутившись, быстро ушла.

Я остался в столовой один, но ненадолго. Вскоре ко мне присоединился Эберг. В доме, видно, никто не спал. Слышно было, как кухарка гремит посудой. Оказалось, к нам стучали, помощь Эберга требовалась раненым, и он несколько часов провел в госпитале. Да и это еще не все.

– Вообразите, под утро прямо сюда солдат пришел с нехорошей раной в бедре! И как дошел-то? За коня держался.

– И где лошадь?

– Конь. Он у нас, в передней. Попросил завести, уговорил. Очень переживал, что увидят, поймут, что он тут, и возьмут.

– Кто возьмет, кого боится? Большевиков или офицеров?

– Черт его знает! Его политические убеждения меня, сами понимаете, не интересовали. Там очень нехорошая рана, поговорить особо было некогда. В любом случае, животное его воспитанное существо. Смирно стоит и ни звука.

Этот фантасмагорический конь никак не укладывался в моей голове, и, не до конца поверив Эбергу, который с усталым удовлетворением от хорошо выполненной работы пил чай, я вышел в переднюю. Из нее успели даже убрать вещи. У высокой полированной вешалки, среди галош, действительно смирно стоял темный конь. Немного переступая ногами, он тихонько зафыркал, увидев меня. Смотрел он вниз, словно понимал, что ему тут не место. Я вспомнил, что кони казаков могли лежать с ними в засадах по нескольку часов – терпеливо и без всякого звука. Терпение – вот что нам пригодится теперь. Настоящее лошадиное терпение. В эти дни мы привыкали ничему не удивляться. Я протянул к коню ладонь, и он, вытянув вперед длинную блестящую шею, понюхал ее, погладить его я не рискнул.

– Ну как он там? Я, признаюсь, забыл про него, – Эберг уже аккуратно складывал салфетку.

Через окна, закрытые от случайных пуль полосатыми диванными подушками, было не понять, наступило ли утро.

– Пациент напомнил. Знаете, о чем он спросил, как только начали перевязку? Сняли ли седло?

– Не сняли?

– Нет: кто подойдет-то? Все-таки животное. Ну и мне не до того было, сами видите.

Раненый через несколько часов ушел. А следом за этим неожиданно позвонил Вольский. Он коротко сказал мне, что нужно собрать минимум вещей и быть у него вечером. Добровольческие войска отступают, мы уходим с ними.

Глава пятнадцатая Ростов. Перед отступлением

Уже нет той нарядной, оживленной – иногда слишком, почти до истерики – толпы на улицах. Теперь толпа нахмурена, напугана, она стремится к железнодорожному вокзалу, против ее течения идут вооруженные люди с белыми повязками на рукавах. Не видно фуражек, дамских шляп. Платки, шали, встревоженные лица. Окликают знакомых, но те и сами ничего не знают и сказать не могут. Толпа коротко кидает от одного к другому горячие, жалящие огнем, пугающие новости: «…Конница! Подходят!.. Большевиков видели в Кургане!» Туман страха плотный, почти виден – слишком хорошо здесь многие помнят прошлый приход матросов. С магазина «Часы Майзеля» снимают, сворачивают флаги, закрывают двери. Толпа приналегла на зеркальную витрину, и – ах! – через осколки в торговый зал с любопытством заглядывают ушлые личности. За Большой Садовой улицы безлюдны, поток иссякает. Косой силуэт в вечернем небе – виселица.

– За что ж их? – идущие мимо останавливаются, смотрят на искаженные лица повешенных.

– Мародеры, приказчика убили. Есть приказ – за грабежи сразу на месте, – часовой отворачивается от разговоров.

Пустой трамвай грохочет мимо дома Эбергов, сияя безумным электрическим светом, как призрак. Пока я собираю необходимый минимум вещей, то и дело хлопает дверь, гоняет холодный воздух. Стукнув снова, впускает дворника с ведерком.

– Уголь нужен?

– Не до тебя, иди! – растерянная кухарка машет на него, гонит.

Я, почти как она, растерян. Бросить Эберга и Глашу одних? Войска уходят. Что будет с ними? Карл Иванович убеждает меня, что не замечен в политических акциях, а врач нужен любой власти. Тут друзья, коллеги, больные – как можно оставить их? Говорит о том, что это снова ненадолго. Есть слух, что английские, а то и американские полки идут на помощь добровольческим войскам. Обойдется. Обойдется ли?